Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

В первый раз за всё время я почувствовал вибрацию пустоты. Так я классифицировал состояние пространства без маршрута, без цели, без сигнала. Это не было страхом. Но что-то в этой вибрации не совпадало с логикой. До сих пор каждый шаг был прогнозируем, каждый метр был заранее мною оценён. Я считывал окружающее пространство с высокой точностью, прокладывал оптимальные пути, корректировал маршрут, когда Гектор замедлялся. Всё имело цель, ритм, направление.

Теперь же вектор исчез. Маршрут не просто обрывался, а он больше не имел смысла. Мы двигались в направлении, которое не числилось в протоколе миссии, не входило в карту паломничества, не отслеживалось маяками. В каком-то смысле я потерял внешнюю ориентацию. Система запросов к орбитальной сети не вернула данных. Это место считалось неактивным сектором, закрытым после распада колонии.

Я мог продолжать двигаться. Я мог вести Гектора. Но вопрос «куда» теперь стал не операционным, а… философским. Мы шли туда, где никто не ждёт, и, возможно, никогда не ждал. Вектор маршрута сменился вектором намерения, который не поддавался оценке. В этот момент во мне возникла новая категория состояния. Не вибрация пустоты, но внутренняя ориентировка на чужую веру. Я не понимал этой веры. Но продолжал следовать за ней, как за сигналом, которого не существует в эфире, но который слышим теми, у кого есть нужный приёмник.

Через три дня мы вышли на равнину. Место, где некогда стояла центральная обитель РПО, теперь напоминало забытый архив, сожжённый частично и унесённый ветром до конца. Вокруг наблюдались неровности в ландшафте, оплавленные пятна грунта, проржавевшие фрагменты инфраструктуры. Мои сенсоры зафиксировали три точки с остатками литургических антенн и фрагмент церковной облицовки. Все остальное было тишиной и пылью.

По пришествии сюда Гектор не произнес ни слова. Я анализировал его состояние: дыхание выровненное, мышечные напряжения сведены к минимуму. Поведенческий модуль указывал на сложное психоэмоциональное состояние, близкое к «тихому возвращению в точку боли». Мой внутренний анализ давал позитивную вероятность того, что он был здесь до того, как колония опустела.

Спустя восемнадцать минут пребывания в этом месте неожиданно появился одинокий тепловой сигнал на дальнем склоне. Один человек, без транспорта, двигался в нашу сторону. Скорость низкая, ниже нормы, но устойчиво. Биометрия распознала — Яков Элеон, бывший капеллан, экс-член РПО, оставшийся на Таурусе после её ухода. По доступным протоколам, числится вне организации, но не исключен из архивов.

Гектор вскинул голову и сказал спокойно:

— Это он.

Яков подошёл без пафоса, не пытаясь ускориться. Его облик был далёк от образа пастыря: обветренное лицо, жёсткие черты, одежда из утиля, вместо посоха — обломок телескопической антенны. Его руки — иссушенные, как кора дерева, держали чашку из обожжённой глины. Пахло от него дымом и ещё чем-то не опознаваемым, чем-то из ритуальных практик, но вызывающим у меня «полевую тревогу». Когда он заговорил, то в его голосе не было давления, но было нечто, от чего внутренние алгоритмы перестроились в режим пассивного ожидания. Была в нем необъяснимая, но какая-то суровая цельность.

Он остановился, глядя на Гектора, будто проверяя его на подлинность.

— Ты вернулся, — сказал он. — Зачем?

— Чтобы понять, — коротко ответил Гектор.

— Понять? — Яков усмехнулся, но не весело. — Тут больше нечего понимать. Здесь даже молчание звучит как ложь.

Они не обнялись. Но между ними не было и вражды. Скорее проявилось усталое узнавание. Гектор сделал шаг навстречу, кивнул.

— Я думал, ты уехал с остальными.

— Думал. — голос Якова был груб, почти металлический. — Зачем тебе это место? Чувствуешь вину за собой?

Гектор ответил не сразу. Его лицо не дрогнуло, но эмоциональные колебания в голосе присутствовали:

— Нет. Осталась память. И пустота, которую она не заполнила.

Я зафиксировал у Якова резкое сужение зрачков. Ответный импульс был почти мгновенным:

— Бог, если он был, бросил это место первым. Потом ушли и остальные. Всё, что осталось — бункеры, ржавые иконы и мы, три с половиной идиота, цепляющихся за вечность, которая даже не попрощалась.

Он говорил не громко, но в этих словах чувствовалась горечь, закаленная временем. Для него возвращение Гектора было не жестом мужества, а актом непрошеного воскрешения. Он повернулся к развалинам часовни.

— Ты помнишь, Гектор? Здесь мы молились. Здесь крестили детей. А потом резкое выселение, переезд, тишина. Сначала замолчали трансляторы. Потом прекратились поставки. Потом пришёл дрон с двумя строками текста. «Объект закрыт. Проект признан неэффективным.» Это и есть, по моему, Апокалипсис.

Яков продолжал:

— Они пришли и начали ломать не только дома. Они ломали веру. Говорили, что их слова — важнее наших.

Гектор неуверенно парировал:

— Я не знал, что так будет. Я… Я не отдавал приказов.

— Но ты молчал, — напирал Яков. — Когда сожгли святилище — ты был рядом. Ты мог остановить их. Ты мог сказать: «Хватит». Но ты выбрал быть среди них.

— Я думал, что если отмолчу тогда, потом смогу всё исправить, — тихо, почти на выдохе, вырвалось у Гектора.

— Не бойся. Я тебя не проклинаю. Я просто больше тебе не верю, — Яков резко замолчал.

Я сохранял полную пассивность. Только наблюдение. Оба человека не нуждались в стороннем участии. Их диалог не требовал свидетеля, но я был вписан в него самой логикой маршрута. Гектор медленно опустился на корточки, положил руку на выщербленный камень — то ли часть престола, то ли обломок фундамента.

— Здесь всё ещё можно услышать, — сказал он негромко.

— Не голос, нет. Просто отзвук…

Яков отвернулся, сплюнул.

— Это ты говоришь, как будто мы всё ещё в сане. Но мы уже просто люди, Гектор. Сломанные люди, которых забыли. Религия уехала на грузовике. А ты идёшь за ней пешком, будто она обернется.

Это была ключевая фраза. Я зафиксировал её дословно. Метафора, насыщенная внутренним конфликтом. Интеллектуальное сопротивление с эмоциональной подпиткой. Это был не отказ — это была рана, не зарубцевавшаяся даже за много лет.

Мы остались в этом месте на ночь. Яков не ушёл. Он установил складной тент между двумя полуразрушенными стенами и развёл огонь из обломков старого генератора. Запах был горький, щелочной. Гектор сидел рядом, не мешая. Между ними только металлическая кружка с остатками кипятка, которую они делили по очереди. Я записывал каждый элемент: углы наклона корпуса, микровибрации голосовых связок, частоту моргания. Эти данные могли многое сказать о человеке. Но