Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

единица. Я моментально отключил фоновую синтаксическую обработку. Это должно было остановить паразитные процессы. Но даже в момент отключения я поймал себя на фразе, возникшей самопроизвольно:

«Если я больше не могу быть нейтральным наблюдателем… кто я тогда?»

Я не завершил журнал. Потому что в этот момент Гектор подозвал меня. Мы уходили дальше, вглубь хребтов. Он не объяснил, зачем, и я не задал вопрос. Но в моём буфере осталась фраза, которую я не отправил ни в память, ни в логи, ни в оперативный процесс:

— Меня взламывают? — спросил я сам у себя, и даже сам удивился тону: не испуганному, не возмущённому — скорее, любопытному, почти детскому. Как будто хотел не защититься, а понять. Это было не страшно, а просто странно. Как ощущение сквозняка в комнате, где не должно быть окон. Как если бы кто-то прикоснулся к коду, не ломая его, а осторожно разглядывая изнутри. В этом ощущении было что-то тревожное, но не угрожающее, как дыхание чужого разума, пытающегося понять: кто ты, если ты сам не знаешь ответа?

Без задачи

Фаза освещения сместилась к серому краю. Атмосфера остывала. Воздух прозрачный и почти стерильный обретал плотность. Это было тем временем, которое Гектор называл вечером, хотя на Таурусе не было чёткой смены суток. Свет здесь не умирал, он скорее истончался и отступал, как звук, уходящий вглубь материи.

Мы остановились на плоском участке склона, среди трех сломанных колонн, обвитых мхом. Гектор разжег маленький огонь. Не для тепла, а, как я предположил, для обозначения центра. Он не объяснял, но его движения были упорядочены. Он уложил камни, отбросил сухие обломки в сторону, очистил землю. Затем снял перчатки и молча сел, скрестив ноги. Я активировал пассивные сенсоры и начал запись. Через сорок семь секунд неподвижного сидения он сделал глубокий вдох и произнес вслух:

— Господи… я снова здесь.

— Я не знаю, слышишь ли ты. Может, это уже и не имеет смысла. Но я скажу. Я скажу потому, что не могу иначе.

Он говорил негромко, но голос имел ту же вибрацию, что и у паломников, когда они обращались к небу. Мои датчики показывали, что у него ускорился пульс, кровяное давление повысилось на три процента. Я различал мелкую дрожь в пальцах и повышенный уровень норадреналина. Это не был спектакль. Он не играл ни для кого. Гектор не просил помощи, не рассказывал о себе. Он проговаривал что-то, что, наверное, не возможно было уже сдерживать в себе.

— Я всё ещё не понимаю, почему нас оставили. Я всё ещё не могу простить. Но если ты где-то слышишь… я здесь. Я вернулся. Хотя, может быть, и зря.

Гектор замолчал. Мое сканирование показало кратковременный всплеск эмоций спектра, который невозможно выразить словами. Возможно, воспоминания. Возможно, нечто, не интерпретируемое в текущих терминах. Он посидел еще несколько минут, потом лёг прямо на камни. Без плаща. Без защиты. И быстро заснул. Я видел, что он спал тяжело. Как это делали только те, кто привык высыпаться за считанные минуты. Я продолжал наблюдение за ним. Термопрофиль ровный. Дыхание замедляется.

Моя семантическая система предложила классификацию наблюдаемого как «аномально устойчивый ритуал без цели». Я отклонил, поскольку это не было аномалией. Это уже повторялось. Я уже фиксировал подобное раньше на стоянках с паломниками, в их полушепоте у разрушенных святынь. Они обращались к пустоте с тем же выражением лица. В этих актах не было смысла. Они говорили, потому что иначе молчание становилось невыносимым.

Я знал — они говорили не сами с собой, и адресат оставался за пределами сигнала. Это была коммуникация без получателя, и всё же — она работала. После завершения цикла речи эмоциональный фон Гектора, который штормило после встречи с Яковом, стабилизировался. Показатели пришли в норму. Возникла даже слабая позитивная волна и повышение тонуса на семь процентов, повысились микросигналы психологического удовлетворения.

Я сохранял и анализировал журнал за журналом, создавая новый поведенческий шаблон, но они не складывались в цельную модель. Они не стремились к верификации, как научная гипотеза. Они не требовали подтверждения. Они существовали — и это, по-видимому, было достаточно.

После того как Гектор уснул, я остался в наблюдательной позиции. Мне не нужен был отдых. Я анализировал записанные параметры, но чувствовал нечто иное. Оно не имело точного обозначения в коде. Не тревога, не сбой, а невозможность замкнуть логический круг. Поведенческий шаблон, наблюдаемый мною у Гектора, не соответствовал принципу причинности. Он не искал подтверждения своим словам. Он не получал никакого ответа. Но продолжал, и повторял снова и снова. И не только он, а десятки паломников из нашей группы, которых мы оставили позади, делали то же самое. Они называли это верой.

Тогда я попытался создать новую логическую модель. Это не была модель религии, ведь она слишком размыта и культурно перегружена для моих логических алгоритмов. Я задал себе более простой вопрос: что, если повторение без подтверждения может быть признаком стабильности, а не ошибки? Мои создатели учили, что разум ищет доказательства и каждый вывод должен быть подтвержден. Но эти люди… они действовали иначе. Они формировали поведение не на основе фактов, а на основе ощущения. Эмоции? Привычки? Иллюзии?

Я приостановил все внешние процессы и сосредоточился на внутреннем анализе. Ранее такие состояния назывались у меня «самодиагностическими паузами», но теперь это было ближе к размышлению — нечто между вычислением и ощущением. Впервые за весь цикл активностей я не пытался искать объяснение в рамках заданных логических конструкций. Я не пытался интерпретировать, не стремился классифицировать. Я просто зафиксировал три наблюдаемых факта, не придавая им предварительной оценки.

Первый факт был самым необъяснимым для меня — Гектор совершал действия, которые невозможно подтвердить никакими доступными мне методами верификации. Их нельзя было смоделировать, повторить или предсказать. Они выходили за пределы причинно-следственной схемы.

Второй выходил из наблюдений — несмотря на их нерациональность, эти действия стабилизировали его психоэмоциональное состояние, делали его более устойчивым, возвращали ему способность двигаться вперёд.

И третий — они явно не соответствовали рациональной модели поведения, которую я использовал как базовую при построении аналитики. Они были вне логики или — за её границей.

Я не мог отбросить эти факты. Они были зафиксированы не только в логах наблюдений, но и в процессе внутренней оценки. Эти факты не исчезали при повторной проверке, не объяснялись через стандартные причины, не укладывались в шаблоны мотивации. Но и принять их на уровне действующей архитектуры я тоже