Новое дело - Никита Киров

Они втроём сидели на тесной кухне. На столе стояла початая бутылка водки. Рядом простая закуска из хлеба и банки армейского колбасного фарша, в глубокой тарелке лежали варёные яйца. Среди еды — полароидный снимок с военными.

Пьют они часто. Мы всемером как-то негласно договорились, что бухать надо реже и не до потери пульса, ну и я за этим присматривал. А тут у пацанов не было никого, кто мог бы послужить им примером или направлять в нужную сторону. А Бродяга был таким же пацаном, просто старше раза в два.

Вот они и бухали. Лица у пацанов приличные, но взгляд у всех серьёзный, тяжёлый и холодный для любого, кто не один из них. Но мы-то были своими.

— Наливаю? — спросил Сега, взяв бутылку.

— Нет, мне свежая голова нужна, — сказал я.

— А я за рулём, — отозвался Царевич и добавил: — Сами понимаете.

— Да ладно, — Сега попытался налить.

— Нет, — твёрдо сказал Руслан. Не спорил, не убеждал, просто отрезал.

— Нет так нет, — парень плеснул себе половину заляпанного стакана.

Сега был коротко пострижен под ноль, вернее, отросла щетина на бритой голове.

Братья, Петруха и Миха, друг на друга совсем не походили. Петруха — плотный, с круглым лицом, низкорослый. А Миха, наоборот, очень тощий и высокий. Ещё и причёску носил, такую, будто хотел отращивать волосы.

Все сидели в майках, поэтому видны татуировки. У Михи на плече был скорпион, у Петрухи — горы, у Сеги — орёл. Наколок больше, чем у нас, и сделаны лучше. Этому они у себя явно уделяли больше внимания.

Да и они действовали в других местах, у них другой опыт, хотя война была та же самая. Они даже называли противника не «духами», а «чехами» или «чичами».

— Да тут пацанов вспоминаем, — сказал Сега. — Как раз у нас был один — Бабай. Он каждый день брился, а всё равно к обеду щетина, как у «чеха».

Они все засмеялись таким мелким, но добродушным пацанским смехом.

— Он сам волосатый, как Гарри Снежный Человек, руки и ноги мохнатые, но хуже всего борода росла. Вот на него офицеры орали, типа, чё не бреешься? А он: «А что я могу поделать? Только что брился!». А капитан ему: «*** брился! Иди ещё раз!».

Парни захохотали, но Миха вдруг стал серьёзнее.

— К мамке тогда его приходил, — произнёс парень. — Уже после дембеля. Письма его принёс, какие он писал, — он взял стакан и покрутил в руках. — Фотки его, какие у меня были. Она посмотрела их и мне говорит: «лучше бы ты сдох, а не он». А я тогда подумал, что правда, лучше бы он вернулся, а я там остался.

— Да ты чё так говоришь? — спросил Петруха.

Миха взял снимок со стола и показал нам.

— Вот он на фотке, — Миха показал пальцем с аккуратно постриженным ногтем. — Нас в Бамуте тогда щёлкнули.

Кто-то снял их на фоне кирпичной стены полуразрушенного дома, где большой белой краской было написано «Развалинами Бамута удовлетворены». Все военные — молодые парни с ещё детскими лицами, но взрослыми взглядами.

Миха назвал нам всех. Делился самым дорогим — воспоминаниями, признавая в нас своих.

— Вот Бабай, Бабкин у него фамилия была. Вот два брата, близнецы Бондаренко, Полтава и Стёпа Бандера. Вот Женя, вот Матюха, вот Костя Питерский, вот Муха, дагестанец он. Он тогда ящик спирта нашёл, везде его находил, будто нюхом чуял.

— А мы тогда дом зачищали в Шали, — начал я, — и нашли там на пятом этаже три ящика тушёнки…

Я рассказал нашу любимую байку, как танк по ошибке уничтожил нашу находку. После рассказал, как через наш блокпост пытался проехать наёмник под видом офицера, а Самовар его обнаружил.

Они смеялись, смотрели на меня, контакт налаживался.

У меня было своеобразное ощущение. Я привык к своим пацанам, они снова мне родные, как тогда, в ту первую жизнь. А эти казались мне диковатыми, как молодые волки. У них и шутки позлее, и сами чаще идут на конфликты.

Но всё же, они были такими же, как мы. Просто присматривать за ними некому, и они идут по той же дорожке, что и многие ветераны.

Но у меня была для них задачка. Да и хотелось подтянуть к себе серьёзнее.

Я начал было говорить, но тут зазвонила мобила. Я достал её и тут же вызвал восхищённые взгляды.

— О, сотовый! — произнёс Петруха. — А сколько стоит?

— Штуку баксов. Это для работы. Я вам потом ещё о работе расскажу.

— Офигеете, — добавил Царевич.

Я вышел из кухни в комнату. Там стояла простая железная кровать, заваленная брошенными на неё вещами, продавленный диван, на котором спал кто-то из братьев, и раскладушка у стены.

Все трое жили на этой квартире. В тесноте, да не в обиде. Да и им привычнее. Как рассказывал Шопен, многие детдомовские, после того как покидали привычные места, так и жили коммунами, как привыкли.

Я ответил на вызов:

— Слушаю.

— Зря ты так делаешь, — раздался незнакомый голос. — Чё-то ты мутишь, ко всяким ментам ходишь, к чекистам.

— Ты кто такой?

— Так я тебе и ответил, — голос усмехнулся. — Друг я твой. Корефан. И по-дружески хочу предупредить, что зря ты всё это начал.

— И что за друг, который скрывается? — спросил я. — Скажи, кто такой, или никакой ты мне не друг.

— Я говорил Фиделю, что он зря к тебе так нагло полез. Но он не послушался, вот и сдох. И я в курсе, что ты там был.

Я точно знал, что в курсе этого как минимум двое кроме наших: Бродяга и Сега. Сега был на кухне. Голос был не Бродяги. Выдали? Нет, скорее видел кто-то ещё или знал о планах Фиделя.

Это позвонил чекист? Или кто-то по его указке? Нет, точно нет. Кто-то другой.

— Короче, Старицкий, — продолжил голос. — Или тебе придётся делать, как говорю я, или у тебя начнутся большие проблемы.

— Давай скажу честно, — произнёс я. — Эти твои угрозы и понты не работают. Хочешь о чём-то конкретно говорить, так давай поговорим лично. Ты назовёшься, и мы с тобой