Земский докторъ. Том 6. Тени зимы - Тим Волков

Глафира замерла, прижав окровавленные руки к груди. Алексей Николаевич не дышал.

Тишина. Давящая, звенящая, бесконечная.

— Ну же! — рявкнул доктор.

И тогда раздался звук. Слабый, хриплый, похожий на писк брошенного котенка. Потом еще один. И вот он, яростный, требовательный, полный жизни крик новорожденного разорвал мертвую тишину палаты.

Иван Павлович замер на мгновение, его плечи бессильно дрогнули. Он закрыл глаза, и по его запачканному кровью и потом лбу скатилась капля.

— Мальчик, — он обернулся к Гробовскому, и его голос сорвался. — Алексей… У тебя сын!

Он взял ребенка, быстро завернул в теплую пеленку, которую подала Глафира, и протянул отцу.

Гробовский взял сына на руки. Его собственное тело вдруг затряслось в немом, судорожном рыдании. Он прижал к своей окровавленной груди этот маленький, теплый, неистово кричащий комок жизни. Крик ребенка, этот первозданный вопль ярости и торжества, был самым прекрасным звуком, который он когда-либо слышал. Глафира, не выдержав, разрыдалась, уткнувшись лицом в свой фартук.

Но триумф длился недолго.

— Алексей, — голос Ивана Павловича снова стал жестким и безжалостным. Он уже стоял над Аглаей, его руки снова были в ране. — Положи его. Теперь твоя жена. Глафира, успокойся и подай шовный материал. Самый толстый кетгут. Иглу-реверсо.

Ликующий ужас в глазах Гробовского сменился новым, леденящим страхом. Он бережно положил запеленутого, хныкающего сына в приготовленную корзину, накрыл ее чистой тканью и вернулся на свой пост. Самое сложное было впереди.

Теперь предстояло зашить матку. Слой за слоем. Каждый шов должен быть идеальным, иначе — кровотечение, некроз, сепсис. Иван Павлович работал медленнее теперь, с хирургической педантичностью. Его пальцы, уставшие и затекшие, продолжали творить чудо, сшивая разорванную плоть.

— Подай… еще один тампон… Промокай… — его голос стал сиплым — сказывалось волнение, которое так трудно было унять.

Гробовский и Глафира, забыв про усталость и отвращение, снова стали его руками и глазами. Они промокали кровь, подавали нити, держали края раны.

Наконец, последний шов на коже был наложен. Иван Павлович отступил от стола, снял перчатки, выбросил их в таз с окровавленной водой. Он был бледен, как смерть, его руки тряслись уже не скрываясь. Он подошел к умывальнику и, прислонившись лбом к прохладной стене, простоял так несколько секунд, тяжело дыша.

— Все, — он обернулся. — Сделал все, что мог. Теперь… все в руках Божьих и в ее организме. Сепсис… Перитонит… Будем бороться, чтобы не допустить этого.

Он посмотрел на зашитую рану Аглаи, на ее бледное, безжизненное лицо, на корзину, из которой доносилось тихое, недовольное квохтанье.

— Теперь будем ждать.

* * *

Потянулось время. Несколько часов превратились в настоящую пытку. Алексей Николаевич, не смыкая глаз, сидел у кровати, держа руку жены и посматривая на корзинку с ребенком. Иван Павлович, изможденный, дремал в углу на стуле, вздрагивая при каждом шорохе.

Аглая застонала, слабо повернув голову, выходя из отключки.

— Аглаюшка? — голос Гробовского прозвучал тут же, над самым ее ухом. Он был хриплым от усталости и напряжения. — Милая, ты слышишь меня?

Она медленно открыла глаза. Увидела лицо мужа — изможденное, с огромными темными кругами под глазами. Но в этих глазах горела такая тревога и такая надежда, что ей захотелось плакать.

— Алексей…

Ее вдруг глаза расширились от ужаса. Она попыталась приподняться, но острая, режущая боль внизу живота пригвоздила ее к кровати. Поняла.

— Ребенок? Что с ребенком?

Гробовский не смог сдержать широкой, сияющей улыбки, которая разгладила все морщины на его лице. Он сжал ее руку крепче.

— Живой! — выдохнул он. — Живой, Аглаюшка! Сын у нас! Сын!

— Слава Богу!

Слезы хлынули из ее глаз.

— Сын… — прошептала она, пробуя это слово на вкус. — Покажи… Дай на него посмотреть.

В этот момент проснулся Иван Павлович. Услышав ее голос, он мгновенно вскочил и подошел к кровати, уже снова врач, а не измученный человек.

— Не двигайся, Аглая, — сказал он мягко, но твердо, кладя руку ей на лоб, проверяя температуру. — Лежи. У тебя очень серьезная операция была. Любое напряжение — опасно.

— Иван Палыч… — она посмотрела на него, и в ее взгляде была бездонная благодарность. — Спасибо.

— Потом спасибо, — он отмахнулся, уже проверяя повязку на ее животе. — Сейчас главное — покой. Алексеюшка, принеси ей ребенка. Только осторожно.

Гробовский кивнул и подошел к корзине, стоявшей в самом теплом углу палаты, возле печки. Он бережно, с какой-то почтительной робостью, взял на руки туго запелёнатый сверток.

— Как себя чувствуешь? — тут же начал опрос доктор. — Боли? Тянет? Температура?

— Иван Павлович, все нормально.

— Вот… смотри, — Гробовский опустился на колени у кровати, чтобы она могла видеть, не поворачивая головы.

Аглая затаила дыхание. Он был таким маленьким. Красненьким, сморщенным, как старичок. На его личике застыла недовольная гримаса. Он был самым прекрасным, что она видела в своей жизни.

— Здравствуй, сынок, — прошептала она, и слезы снова потекли по ее вискам. Она протянула палец, коснулась его крошечной, сжатой в кулачок ручки.

Мальчик во сне пошевелился и чмокнул губками.

В этот миг все — и боль, и страх, и усталость — отступило. Осталась только всепоглощающая, тихая, безграничная любовь.

Иван Павлович, наблюдая за этой сценой, отвернулся и смахнул непрошеную влагу с глаз. Он посмотрел на зашитую рану, на бледное, но уже живое лицо Аглаи, на счастливого отца. И впервые за долгие часы в его душе затеплилась слабая, но упрямая надежда. Возможно, самое страшное действительно позади.

Глава 11

Все та же «Изотта-Фраскини», высланная Гладилиным, доставила в город троих. Анну Львовну, Иван Палыча… и Гробовского. Анна Львовна должна была срочно отчитаться об открытии школ, и не в уисполкоме, а перед наркомом просвещения Анатолием Луначарским. Срочно обо всем доложить, используя современнейшие средства связи — то есть, по телефону. Так и было записано в телефонограмме от Совнаркома, принятой вчера секретарем Ольгой Яковлевной. Там же указывалось и точнее время доклада, а председателю исполкома Зареченского Совета предписывались обеспечить и связь, явку. Вот Сергей Сергеевич и выслал машину…

Оказией воспользовался и доктор — ситуация с Аглаей была очень сложной, Иван Палыч надеялся раздобыть в городе целый ряд лекарств, а заодно и проконсультироваться по телефону с товарищем Семашко. Николай Александрович возглавлял в Москве комитет по здравоохранению, и, наверняка, лично знал многих