Лечить нельзя помиловать - Александра Логинова

— Я сожру ваше сердце, — выл маленький волколак, брыкаясь, как жеребенок. — Откушу вам лицо и покусаю уши!

— Сначала сожри лекарство, — упиралась я, не давая спуску. Первый месяц работы был особенно сложным.

— Я загрызу вас…

— Знаю, мама все детство угрожала моим бокам тобою, — лекарство было горьким, я — упрямой.

А работа была не только нервной, но и опасной. Мелкие и безголовые перевертыши не знали границ, стремясь защититься от внутренней боли посредством внешней агрессии. Болит живот, а целитель заставляет пить суспензию? Нужно сожрать целителя, очевидно же, что болит из-за нее. Сначала я списывала логику на детско-подростковый возраст. Ну кто из нас, маленьких, не ругал скамейку, об которую запнулся? Однако позже оказалось, что нелюди и мыслят не по-человечески, с трудом вырабатывая у себя рефлексию и объективную оценку окружающей среды.

У ворот интерната нас встретил привратник.

— Эрла Алевтина? — новый охранник сверился с документами. — Проходите, вас ждут.

— В медпункте? — для порядка уточнила я, но ошиблась. Оказалось, ждут в спортивном зале корпуса фениксов.

Три гигантских здания в семь этажей, большая спортивная площадка, личный стадион и парк охватывали огромнейшую территорию. Не паши я здесь, как проклятая, — ни за что бы не нашла путь сама. Шагающий позади Алеон глядел вокруг равнодушно, зачем-то держа руки в карманах. Но по напряженным плечам и упругой походке ясно, что капитан сосредоточен. Неужели ждет неприятностей в школе? Смешно.

Каково же было мое удивление, когда на скамейке запасных обнаружился не феникс, а виверëнок нежного возраста. Отрок пятнадцати лет судорожно зажимал ладонью обожженный бок и болезненно кривился в пол, думая, что его никто не видит. Серо-сиреневая чешуя, покрывшая ноги ниже пояса, уберегла ребенка от огня, но от тазобедренного сустава до шеи вполне человеческая кожа покрылась волдырями.

— Вот, полюбуйтесь! — обвинительно всплеснула руками эрла-смотрительница. Женщина встретила нас в коридоре, нервно притопывая туфлей. — Вот он, герой-любовник. Стыдоба натуральная, а еще примерный ученик!

— Рассказывай.

Руки выхватили чемоданчик у эрла Клода, вытаскивая на божий свет перевязочный материал. Испуганный оборотень попытался перекинуться в ящерицу, скрываясь от свидетелей, но болезненно взвыл.

— Что рассказывать? — хлюпнул носом пострадавший. — Я случайно. Плита… Заклинание… Вот.

— Не лги! — воззвала к совести эрла. — Этот неслух пробрался в женский корпус к фениксам ради свиданки.

— Пенни тут ни при чем! — с жаром возразил виверёнок, мгновенно забыв о боли. — Мы с ней даже не виделись, она не знала, что я приду!

Межрасовые романы — дело нечастое. Все-таки специфическая анатомия второй ипостаси серьезно конфликтует в генах будущего ребенка, вызывая частые выкидыши. Даже если женщина-оборотень сможет забеременеть в человеческом обличье, резус-конфликт не позволит выносить дитя. Но закрытая школа-интернат — это серьезное искушение для подростков всех рас. Как не увлечься симпатичной волчицей, если на нее встают все перья разом?

Молодой чешуйчатый явно лукавил. Пограничный ожог третьей-«а» степени, почти уничтоживший дермальный слой человеческой кожи, нельзя получить от плиты. Разве что сесть на нее голой филейной частью и сидеть до готовности. Пузыри с плазмой успели вздуться и кое-где вскрыться, вызывая у ребенка панический скулеж. Горе чешуйчатое! Как тут без штатного целителя?

— Потерпи немного, — освежающая прохладная энергия потекла на обнаженное дно ран, восстанавливая сосочковый слой. — Наткнулся на выпускников?

— Ау-у-у, — прошипел пацан, но быстро успокоился и протяжно облегченно вздохнул. — Угу. Сказали, чтобы не смел приближаться к их девчонкам. Будто Пенни кто-то из них понравится! Она же утонченная, как принцесса, а кретинам только настойку пиона в туалете распивать нравится. Обожрутся мелиссы, заедят корешками валерьянки и сидят на уроках, балдеют. Маргиналы, — с непередаваемым презрением выплюнул он.

Текучка кадров в школе оборотней вечная, а тяга к седативным у молодых жар-птиц — константа постоянная. Сколько их, молодых да глупых, приползало ко мне под дверь, борясь с рвотными позывами? Скольких приходилось насильно выводить из комы первых двух степеней после передозировки запрещенным снотворным? А сколько скандалов и проверок было после любимейшего развлечения огненных перевертышей — одновременного употребления кофеина и снотворного — даже не вспомнить.

И каждый раз дрюкали всех сотрудников: от директора до уборщиц, обвиняя персонал в попустительстве и халатности. Я всегда оставалась невозмутимой: охотно показывала на свой белый халат, подтверждая все обвинения. Пару раз озверевший директор грозился меня уволить за просто так — бессилие, доконали мужика, — но сам получал пустырником в пасть и отлеживался под витаминными капельницами. Каялся, жаловался, просил прощения — в общем, вел себя как нормальный мужчина после вспышки гнева. С ним, кстати, отношения остались замечательными.

— Н-да, парень, — внезапно посочувствовал Клод. — Добиваться дамы сердца — задача не из простых. Поди хотел напечь пирожных?

— Да… Нет! А откуда вы знаете? — оробел подросток, закрываясь длинной челкой от капитанских погонов.

— Все девочки-фениксы обожают сладкое, — серьезно просветил маг. — Сахар для них, что пустырник для люмпенов. Ты молодец, с козырей идешь, но по тонкому льду. В следующий раз лучше закажи коробку столичных сладостей, чтобы не влипать в переделки.

— Доставка дорогая, — скуксился виверенок. — Наши сладости ей не по душе, слишком пресные. А если заказывать из королевства, стипендии хватит только на маленькую коробочку, которую никто не доставит бесплатно.

— Мальчики, вы оба сердцееды, но мешаете работать.

Свежий слой кожи нарастал быстро, почти не причиняя боли пострадавшему. Стоящая рядом эрла-смотрительница лишь закатывала глаза и осуждающе цокала языком. Даме, всю жизнь проработавшей цепной псицей на страже нравственности, мужской треп был неинтересен. Мне не хотелось спугивать преемственность поколений, но пора тестировать способность к оборотничеству.

— Больше не болит? Попробуй выпустить чешую вверх по месту ожога. Посмотрю, сохранилась ли функция.

— Да всё нормально, эрла Алевтина, — независимо бросил ученик, послушно обрастая второй кожей. — Само бы зажило.

— Помнишь меня? — я размотала бинты и приготовила примочку для увлажнения и укрепления нового эпидермиса.

— Все помнят, — хмыкнул он. — Вы же лично пообещали Золотому Клыку эти самые клыки-то и пообломать, если он еще раз окно в медпункте разобьет.

— М-м-м, да-да, припоминаю, — ужасно непедагогично, зато эффективно.

— А после того, как вы подсказали огневикам добавлять в кофе не снотворное, а слабительное, раз уж им неймется, вас все корпуса будут помнить до выпуска.

Под внимательно-хищным взглядом Алеона к щекам прилил удушливый жар. Чересчур болтливого подростка захотелось слегка придушить из гуманных соображений. Зараза болтливая, где твоя благодарность?

— И собирать наперегонки шарики ртути из расколотых градусников было весело, — ударился в ностальгию неслух. — Вы всегда придумывали веселые игры! Мы с парнями обожали на спор играть в «крестики-нолики» зеленкой и йодом. А помните…

— Не помню! — прорычала я, захлопывая чемодан. — Амнезия, Альцгеймер, склероз.

— А ты