Эвис: Повелитель Ненастья - Василий Горъ

— А моему отцу тоже предлагали вернуться?

— Да. Кто-то из моих предшественников! — почувствовав нешуточное сомнение между словами «да» и «кто-то», ответил он. На этот раз не соврав. — Но ваш отец обладал несколько… э-э-э… своеобразным характером, поэтому обещал подумать. А потом его не стало…

От фразы «а потом его не стало» у меня потемнело в глазах — ар Ассаш не просто озвучил некий факт, а намекал, что нечто подобное может случиться и со мной. Поэтому я тоже… хм… намекнул:

— Знаете, арр, у моего папы была спокойная и счастливая юность. А мне с юностью не повезло: в пятнадцать лет я осиротел и был вынужден очень быстро повзрослеть. Тогда же научился и ненавидеть. Так же сильно, как любил своих родителей. Что любопытно, возненавидел я вас, хейзеррцев. И хотя часть ненависти удалось утопить в крови и воплях вашего предшественника, неприятие к тем, кто считает всех, кто не родился рыжим, грязью под своими ногами, никуда не делось. Второй чертой моего характера, которая только усилилась за эти годы, стала верность единожды данному слову — я обещал себе, что обидчики моей мамы умрут в страшных муках, и они умерли именно так, как я себе представлял…

— Все это осталось в прошлом, арр!

— Да, так и есть! — криво усмехнулся я. — А в настоящем и будущем останется вассальная клятва, которую я дал Зейну Шандору. И поэтому я продолжу ему служить со всем пылом своей души.

Признавать поражение посол не захотел:

— Вы понимаете, что такие предложения два раза не делаются⁈ И потом, если вас смущает цвет ваших волос…

— Да я прекрасно бы обошелся и без первого! — перебил его я. — И цвет волос у меня самый, что ни на есть, правильный — он позволяет отвечать на насмешки рыжих сталью! Да, чуть не забыл — не так давно кто-то из ваших людей пообещал одному из моих вассалов крупные неприятности. Так вот, если вы не хотите услышать о безвременной кончине этого недоумка, то посоветуйте ему как можно быстрее покинуть Лайвен. Ибо я разрешил своим парням вернуть долг сторицей.

Последняя фраза оказалась той самой каплей, которая переполнила чашу терпения арра Ассаша:

— Прежде, чем строить из себя главу Старшего рода, вам стоило бы научиться оценивать риски. И думать. Скажем, о том количестве уязвимых мест, которыми вам «повезло» обзавестись!

— Это угроза?

— Ну что вы! Самое обыкновенное предупреждение! — с намеком улыбнулся он, встал и, церемонно поклонившись, удалился.

Я последовал его примеру — выскользнул в зал, подошел к своим и требовательно уставился в глаза дяде Витту:

— Должность старшего телохранителя, манор, особняк в Глевине и семьсот монет ежемесячного содержания просто так не предлагают. Что ему от меня надо на самом деле?

Ар Дирг помрачнел, а его эмоции полыхнули затаенной болью:

— Твоему отцу тоже предлагали. Сначала место телохранителя короля, особняк и содержание. Года через два добавили к списку манор. А незадолго до отравления — должность капитана королевской стражи. Когда его не стало, я собрал все слухи, какие смог, и выяснил, что послам всех крупных королевств этого мира предписывается предельно тщательно проверять любые известия о необычном поведении благородных из Старших родов.

— Зачем⁈

— Насколько я понял, у тех, в ком сильна кровь Ушедших, могут появляться некие особые способности… — после этих слов дядя Витт немножечко поколебался, а затем добавил: — И если это правда, то Гаттора могли отравить только для того, чтобы эти самые «особые способности» не смог использовать король Зейн…

…Из особняка ар Лоусов я уезжал мрачный и погруженный в не самые приятные мысли. Тем не менее, город все-таки слушал. Точнее, не город, а улицы, по которым мы ехали. И в пределах своих куцых возможностей. Увы, личностей, на которых можно было бы сорвать отвратительное настроение, по дороге так и не попалось. Даже на Пепельной Пустоши, на которую я заехал «на всякий случай».

Радость и облегчение, которыми меня окутали Дары Вэйльки и Найты при подъезде к дому, чуть-чуть пригасили злость, но во двор я въезжал все еще раздраженным. Видимо, поэтому заспанный Оден, чуть замешкавшийся с открыванием ворот, шарахнулся от моего взгляда, как котенок от своры злющих псов. Тем не менее, я нашел в себе силы поблагодарить Конгера и Раздана за сопровождение, помог Майре спешиться, пожелал всем доброй ночи и поднялся на крыльцо. А когда вошел в дом и закрыл двери изнутри, то с удивлением сообразил, что нас никто не встречает. Хотя, по моим ощущениям, бодрствовали все!

Прислушался еще раз. Почувствовал все то, что скрывалось за радостью от нашего возвращения, и, сорвавшись с места, рванул вверх по лестнице. А когда арбалетным болтом пронесся по коридору, в три прыжка пересек малую гостиную и ворвался в спальню, то невольно выплеснул наружу страх за своих женщин напополам с бешенством, щедро приправленные волей:

— Что случилос-с-сь⁈ Кто ее обидел⁈

Вэйлька, еще до моего появления успевшая повернуться лицом к двери, сжалась, как от удара. А Тину и Найту, с двух сторон обнимавших заплаканную Альку, аж вдавило в постель.

— Умерь свою волю, пожалуйста! — с трудом прохрипела младшая Дарующая и, не дожидаясь, пока я соображу, что надо сделать, полностью пробудила свой Дар.

Почувствовав, что она пытается лечить, причем всех сразу, я заставил себя закрыть глаза, перешел на внутренний взор, оглядел себя и ужаснулся — от меня веяло чернотой, которая откровенно пугала! Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, я попытался настроиться на ощущение тепла, любви и заботы, но словно уперся в невидимую стену: во мне клокотала ненависть, которая требовала выхода! Но на прикосновение к плечам теплых, ласковых и очень нежных рук Майры мое тело и сознание отреагировали, как обычно — перенапряженные мышцы постепенно расслабились, сердце, пытавшееся изнутри разорвать грудную клетку, стало биться медленнее, а желание убивать начало понемногу ослабевать. А когда жена прижалась к спине и начала шептать что-то успокаивающее, чернота вдруг исчезла сама собой.

— Я тебя обожаю… — слегка качнувшись назад, чтобы было понятно, к кому относятся эти слова, выдохнул я, а потом требовательно рявкнул: — Кто-нибудь объяснит, почему плакала Алька⁈

— Она слышала твой разговор с Ассашем! — угрюмо буркнула более-менее оклемавшаяся Тина. — И никак не может успокоиться.

Я недоуменно выгнул бровь, затем вспомнил про пуговицу