Эволюционер из трущоб. Том 10 - Антон Панарин

Ого. Несмотря на то, что он внебрачный, похож на тебя и выправкой и речью, — уважительно произнёс Малышев и указал в сторону веранды. — Прошу за мной. Полагаю, вы проголодались. Банкета накрыть не успеем, но голодными вы точно не уйдёте.

Мы обедали на веранде в окружении подносов с горячей едой, свежим хлебом, жареным мясом, щедро посыпанным приправами. Стол был весьма богатым, а хозяин имения приветливым.

— И куда путь держите? — спросил Малышев, лениво покачивая бокал, наполненный до половины ледяным виски.

— В Хабаровск, — ответил Черчесов, накалывая на вилку кусок буженины. — Представлять Михаила ко двору. Я не умру, пока не покажу ему, как устроена настоящая Империя.

— Ха, — хмыкнул Малышев. — Тогда уж лучше покажи, как в ней выжить.

— Если меня попытаются сожрать, я просто выбью обидчику зубы, — произнёс я, отсалютовав бокалом с морсом.

— Вот это я понимаю! Сын своего отца! — воскликнул Малышев и отсалютовал мне в ответ. — Но если что — у меня есть свои люди в Хабаровске. Помогут решить возникшие проблемы, так сказать, — порывшись в кармане, он достал визитку серебряного оттенка и протянул мне. — В случае чего, звоните. Скажете: «Горит восток огнём» — и вам помогут.

Я поклонился и принял дар. Кто знает? Вдруг однажды эта бумажка сможет мне пригодиться?

— Премного благодарен.

— Нет, ну правда! Даниил Евгеньевич, ваш парень точно впишется в клубок ядовитых змей, именуемых аристократией! Ха-ха-ха! Михаил, главное запомни. Доверять можно лишь тем, вместе с кем пролил кровь. Остальные предадут и глазом не моргнут, — проговорил Малышев, а я заметил, что Черчесов при этом напрягся.

Такое ощущение, что между этой парочкой отношения в чём-то натянутые. Какая-то недосказанность или конфликт. Что ж, я не планирую их мирить. Пусть всё остаётся так, как есть.

Перекусив, мы попрощались с Малышевым и поехали на вокзал. На перроне было прохладно. Дул промозглый ветер, воздух пах углём и старым железом. Поезд уже стоял на платформе, ожидая нас. Тяжёлый, чёрный, будто смоль. Платформа гудела от шагов, неразборчивых голосов.

Проводник проверил наши билеты и проводил в купе. Черчесовы выкупил четыре места, поэтому нам никто не мешал. Вагон мелко задрожал и поезд тронулся. За окном мир начал меняться. Колёса стучали. Ленивые разговоры возникали сами собой и так же быстро прекращались. Впереди было две недели пути.

Вы спросите, а как же Барбоскин, лекарь и маг Земли? С ними всё отлично. Перед тем, как выезжать в Тюмень, я передал им портальные костяшки, проинформировал о том что меня не будет месяц и отправил их обратно в Кунгур. Вместе с этим я передал письмо для Гаврилова, в котором подробно описал причину своего отсутствия. Уже представляю сколько мата вырвется из рта капитана.

— Миша, ты не передумал? — с тревогой в голосе спросил Черчесов, не отводя взгляда от окна, за которым пронеслось какое-то село.

— Нет. Пап. Конечно, не передумал, — ответил я, вложив в голос как можно больше тепла.

— Тогда слушай: в Хабаровске с тобой никто не будет знакомиться. Тебя будут изучать. Искать слабости. Если дрогнешь, сожрут.

— А если дрогнут они? — спросил я, хищно улыбнувшись.

Черчесов не увидел, но почувствовал мой настрой и усмехнулся.

— Тогда, сынок, они впервые за долгое время испытают страх и попытаются от тебя избавиться. Ведь ты станешь живым доказательством их слабости. Архаров шел по этому пути и посмотри, где он оказался?

На этих словах мне захотелось возразить, но в целом, Черчесов был прав. Архаров, и правда, слишком часто конфликтовал и слишком редко с кем-то дружил.

Поезд шёл до Хабаровска целых две недели, и к концу пути я уже чувствовал себя отбивной, а не человеком. Отсиженная задница, отлёженные бока и бесконечный стук колёс, отдающийся по всему телу мелкой дрожью.

Иногда мне казалось, что поезд возит нас по кругу. А рельсы идут не через заснеженные леса, а через воспоминания Черчесова, бурно выплёскивающиеся наружу. Всё, что мы проезжали, окрашивалось его прошлыми победами и поражениями. Он делился мудростью прожитых лет, а я был согласен далеко не со всеми тезисами, но в спор не вступал. Лишь кивал и давал понять, что слушаю его.

Черчесов говорил много, почти беспрерывно. Истории, анекдоты, воспоминания, политические подковырки, острые фразы — всё это он выбрасывал как игрок, готовый вскрыть карты и сорвать большой выигрыш. Этим выигрышем был я. Его последняя надежда на продолжение рода.

И чем больше он говорил, тем отчётливее я понимал: за этим бравадным фасадом прячется человек, который сам себя сделал несчастным. Слишком упрямый, чтобы просить о прощении. Слишком гордый, чтобы сказать «я не справился». Он врал, даже когда говорил правду — просто потому, что иначе не умел. Страх признать собственную слабость управлял его жизнью.

Хабаровск встретил нас белыми мостовыми и воздухом, наполненным ароматом дыма. Протолкавшись через толпу прибывших мы вышли из вокзала и попали на длинную площадь Его Величества Тщеславия.

Десятки закованных в бронзу памятников нынешнему Императору. Причём памятники были начищены так, что сверкали ярче солнца. Очевидно было то, что это лоск для нищих, прибывающих в столицу. Чтобы, выходя из поезда, все до единого понимали, кто властвует над их жизнями.

Миновав площадь, мы поймали такси и направились на аудиенцию с самодержцем. Административное здание, расположенное на противоположной стороне дороги от дворцовых ворот.

Черчесов выпрямился, будто сбросил с себя все болезни. Лицо стало серьёзным и собранным. На нём надет старый мундир — тот, в котором Черчесов, по его словам, однажды получил пять ран и поцеловал Французскую королеву прямо в нос. Смотрелся он в нём весьма комично, ведь мундир висел на Черчесове как на ребёнке, надевшем костюм отца. Тем не менее Черчесов был уверен, что его примет сам Император.

Прождав в очереди добрый час, мы попали в кабинет к советнику Императора, а может, его должность называлась иначе? Я не вдавался в подробности. Просто следовал за Черчесовым, готовым помочь мне в восстановлении рода. Чьего конкретно рода, он, разумеется, не знал. Советником оказался молодой безэмоциональный парень. Голос ровный, отстранённый.

— Его Величество никого не принимает. Ни сегодня. Ни завтра. Ни… в обозримом будущем. Приёмная закрыта. Вы можете подать прошение — оно будет рассмотрено в порядке очереди, — пробубнил он, не отрывая головы от документа, который сосредоточенно заполнял.

Черчесов даже не стал спорить. Только кивнул — с такой тяжестью и обидой, будто