Ложная девятка. Шестой том - Аристарх Риддер

слово «благословение», сделал жест, как будто ставлю кавычки. Правда, никто не понял, что это, — то редакция газеты «Московский комсомолец» наверняка отреагирует на такой материал и опубликует наше открытое письмо.

— А может, это не так уж и принципиально? — встрял в разговор Чивадзе. — Ну, будет у нас Лобановский, а не Малофеев. Какая разница? Состав-то тот же самый, игра-то останется та же. А так мы с киевлянами поругаемся. А ну как в Мексике разделимся на группировки? Киев и все остальные? К тому же ещё и «Днепр» может присоединиться.

— Саня, а если мы не сделаем этого, то группировкам так и так быть, потому что точно так же будет: Киев и все остальные. Неужели ты думаешь, что назначение за месяц до старта чемпионата Лобановского не отразится на его подходе к формированию состава? Тут куда ни кинь, всюду клин. Но если мы Малофеева отстоим, то хотя бы совесть у нас чистая будет. А ребята из Киева пусть сами решают, как им быть. Они не хуже нас с вами понимают, что херня это всё. — Я постучал пальцем по лежащей перед нами газетной статье. — Так что пусть это на их совести будет, если они нос воротить будут.

Мы обсуждали письмо ещё минут двадцать. И что меня очень сильно порадовало так это то, что после моего ответа Чивадзе других скептиков не нашлось. Так что обсуждение свелось к составлению самого письма. Нам сначала очень хотелось сделать что-то в стиле «письма казаков турецкому султану», но это бы точно не пропустила наша дорогая советская цензура. Поэтому всё получилось достаточно прилично.

Ну а когда письмо было написано, в роли ответственного секретаря выступил Ренат, капитан нашей сборной. Пришла пора подписей. И в результате на бумагу легли автографы игроков четырёх советских клубов: «Спартака», минского «Динамо», тбилисского «Динамо» и «Торпедо». Я был единственным представителем своего родного клуба, но то, что торпедовских подписей на этом листе бумаги будет больше, я не сомневался.

* * *

Выполнив всё требуемое в Новогорске, я прыгнул в свой «Опель» и поехал в Москву, на базу «Торпедо», куда я попросил приехать своих одноклубников, которые имели шансы поехать в Мексику. Таких набралось сразу шестеро: Добровольский, Харин, два брата Савичевых, Заваров и я.

Когда я приехал на базу, то все ребята были в сборе, но в учебно-методическом классе, в котором они собрались, было несколько больше народу. Помимо игроков сборной Советского Союза, там меня ждало сразу три торпедовские легенды. Точно так же, как действующие игроки «Торпедо», в кабинете меня ждали Иванов, Стрельцов и Воронин.

— И что ты там придумал, подпольщик? — спросил меня Эдуард Анатольевич, едва дверь кабинета за мной закрылась.

Делать вид, что я просто собрал ребят для того, чтобы в карты поиграть, смысла не было. Поэтому я молча достал письмо из портфеля и положил его на стол перед Стрельцовым. Тот взял его и погрузился в чтение. Потом молча, не говоря ни слова, передал письмо Валерию Ивановичу, а тот — Валентину Козьмичу.

Иванов читал письмо дольше всех, и при том ни один раз. Лицо помощника Эдуарда Васильевича в сборной и многолетнего тренера «Торпедо» не выражало вообще ничего. Единственное, что на нём читалось — так это усталость.

Иванов после испанских событий очень сдал, и хотя сейчас он чувствовал себя и выглядел лучше, чем даже месяц назад, всё равно было очевидно, что он ещё не скоро вернётся в строй, если вообще вернётся.

— Интересно, — заговорил он, закончив чтение и сняв очки. — И куда вы с этим письмом собираетесь идти? И я так понимаю, что ты собрал торпедовцев для того, чтобы агитировать их подписать это письмо?

— Валентин Козьмич, можно? — Заваров потянулся к письму.

— Да, конечно, Саша, держи, — протянул Иванов бумагу нашему атакующему полузащитнику, и тот быстро пробежался по нему глазами. Одобрительно кивнув, передал письмо остальным торпедовцам.

— Да, всё верно, Валентин Козьмич. Я считаю, что-то, что творится сейчас это беспредел. И мы не имеем никакого морального права быть в стороне, и должны, наоборот, бороться за Малофеева, потому что все понимают, что обвинения, которые выдвинуты против него в этой статье — это чушь собачья, и это явная заказуха для того, чтобы снести нынешнего тренера сборной и поставить на его место Лобановского.

— А с нами почему ты не посоветовался? — спросил Стрельцов.

— Честно, Эдуард Анатольевич, я хотел, — ответил я. — Но подумал, что времени и так мало. Пока мы с вами будем разговоры разговаривать, пока я буду, как Валентин Козьмич выразился, агитировать футболистов, может быть уже поздно. А что, вы бы меня отговорили?

— Нет, наоборот. Ты молодец. Я тобой горжусь, — сидевший рядом Воронин одобрительно кивнул, а Иванов, видя, как мои партнёры по команде один за другим подписывают это письмо, спросил:

— И куда же ты, дорогой наш правдоруб, собираешься с этим письмом идти?

— Дальше я, Валентин Козьмич, хотел созвониться с ребятами из «Днепра», из «Зенита», а потом идти к Сайкину в Моссовет и требовать, чтобы тот воспользовался своим положением и в «Московском комсомольце» это письмо опубликовали.

— Всё продумал, — хмыкнул Иванов. — А что? В этом плане у вас есть какие-то другие предложения, или может быть, что-то посоветовать хотите?

— Да нет наоборот. Всё логично. Я бы на твоём месте также бы действовал. Да и Эдик с Валерой, думаю, меня бы поддержали. Сайкин, кстати, сегодня целый день в Моссовете. Так что телефон у меня… Ой, прости, Эдик, в кабинете у Эдуарда Анатольевича. Звони в Ленинград, звони в Днепропетровск, потом прыгай в свою немецкую тачку и езжай в Моссовет.

* * *

Первый же звонок, который я сделал, стал дополнительным подтверждением того, что звёзды на небе сошлись нужным образом и я делаю всё правильно. Протасов и Литовченко оказались в Москве. После финала Кубка УЕФА мы с мужиками не общались, а так я бы знал об этом раньше. Но, как оказалось, Олег с Геной решили задержаться в столице. И учитывая амурные дела моей сестры, я знал, что мне делать.

Звонок в деканат её факультета в институте, томительное десятиминутное ожидание, и вот голос Оли в трубке:

— Привет, что-то случилось? Ты никогда ко мне в институт не звонишь.

Растекаться мысью по древу я не стал, просто спросил, где Протасов. А ещё