Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

колёса стучали, а фонари отбрасывали блики на поля, где тени деревьев мелькали, словно призраки. За окном проплывали деревни, а реки, блестящие под луной, вились между холмов. Рябинин, не смыкая глаз, следил за попутчиками, его мысли, полные тревоги, кружились вокруг адреса и предстоящей встречи.

Утро встретило поезд серым светом, когда он въехал на вокзал Гар-дю-Нор. Вокзал, с его стеклянным куполом и арочными сводами, гудел жизнью: носильщики, в синих куртках, тащили чемоданы, их тележки скрипели по мраморному полу; пассажиры, в длинных пальто и шляпах, спешили к выходу; газетчики, с пачками свежих номеров, выкрикивали заголовки о забастовках и политике.

Париж 1936 года раскрылся перед Рябининым во всей своей красе и хаосе большого города. Бульвары, широкие, вымощенные булыжником, блестели от дождя, их фонари, чугунные, с матовыми стёклами, отражались в лужах. Дома, в стиле Второй империи, с резными балконами и лепниной, возвышались над улицами, их окна, зашторенные тяжёлыми тканями, хранили тепло. Сена, мутная и серая, текла под мостами, чьи перила, чугунные, блестели от капель дождя, а баржи, покачиваясь, плыли к пристаням. Кафе на бульваре Сен-Мишель были полны: студенты, в шерстяных свитерах и с книгами, спорили о философии; рабочие, в кепках и грубых куртках, пили кофе за стойками; буржуа, в двубортных костюмах и с тростью, листали газеты, их лица выражали сдержанное недовольство. Мода отражала эпоху: мужчины носили фетровые шляпы, длинные пальто с широкими лацканами, галстуки, завязанные аккуратными узлами; женщины — платья до колен, с узкой талией, шляпки с вуалями, меховые муфты, перчатки, шёлковые шарфы. Уличные торговцы, с тележками, полными жареных каштанов и свежих багетов, выкрикивали цены, их голоса тонули в звоне трамваев и гудках автомобилей. Площадь Бастилии бурлила: ораторы, стоя на ящиках, призывали к единству, их слова растворялись в гуле толпы; рабочие, с натруженными руками, слушали, их лица отражали надежду на лучшее будущее. Нотр-Дам, тёмный и величественный, возвышался над островом Сите, его шпили, мокрые от дождя, терялись в серых облаках. Политическая напряжённость витала в воздухе: плакаты, приклеенные к стенам, звали к борьбе, а разговоры в кафе, касались забастовок и будущего.

Рябинин, выйдя с вокзала, вдохнул холодный воздух Парижа. Он сел в трамвай, чьи деревянные потертые скамьи пахли сыростью, а запотевшие окна, скрывали лица пассажиров. Кондуктор, в синей форме с латунными пуговицами, пробивал билеты.

Рябинин, сжимая чемодан, смотрел на город, его глаза следили за толпой. На площади Конкорд, где обелиск, мокрый от дождя, возвышался над лужами, он пересел на другой трамвай, направляясь к улице Риволи. Улица, элегантная и шумная, была заполнена прохожими: дамы в меховых манто, с зонтами, шёлковыми шарфами; мужчины в костюмах, с портфелями; студенты, с книгами под мышкой, спешили на лекции. Витрины магазинов сверкали: ткани, шёлковые и шерстяные, лежали складками; часы, с позолоченными стрелками, тикали в витринах; шляпы, фетровые и бархатные, манили покупателей. Рябинин, сойдя с трамвая, пошёл пешком. Он остановился у кафе «Ле Флёр», чьи зеркальные витрины отражали толпу, а двери, деревянные, с медными ручками, скрипели при открытии. Внутри, под светом газовых ламп, пахло кофе и свежей выпечкой, а столы, покрытые белыми скатертями, были заняты людьми: пары, в элегантных нарядах, шептались друг с другом; старики, в потёртых пиджаках, читали газеты. Официант, молодой, в белой рубашке и чёрном жилете, с усталым лицом, но с добродушной улыбкой, принёс ему кофе, его движения были быстрыми и плавными.

Рябинин, отпив кофе, заговорил:

— Париж очень шумный, мсье. Улицы, толпы… Как вы живете в этой суете?

Официант, вытирая стойку, ответил равнодушно:

— Суета? Привык, мсье. Париж не спит, особенно теперь, с этими митингами. Работаю с утра до ночи, устаю, но кофе спасает.

Рябинин, посмотрев на него, сжал чашку:

— Мне надо на Риволи. Далеко ли отсюда?

Официант, улыбнувшись, ответил:

— Недалеко, мсье. Идите прямо, вдоль аркад.

Рябинин, кивнув, допил кофе и вышел, его шаги растворились в шуме улицы. Улица Риволи, с её аркадами, где фонари отбрасывали мягкий свет, вела к дому 12, пятиэтажному, с резными балконами и тяжёлой дверью с медными ручками. Подъезд, освещённый тусклой лампой, встретил его тишиной, нарушаемой лишь скрипом половиц. Лестница, узкая, с деревянными перилами, потёртыми от времени, вела наверх, где дверь квартиры 3, обитая тёмным деревом, с бронзовой табличкой, ждала его. Рябинин постучал, его сердце забилось быстрее, а мысли, полные тревоги, кружились вокруг миссии и неизвестного, что ждало за дверью.

Он постучал трижды, звук эхом отозвался в узком подъезде. Дверь скрипнула, открываясь медленно, и в проёме появился мужчина средних лет, чья фигура, высокая и чуть сутулая, заполнила дверной проём. Его лицо, с глубокими морщинами у глаз, выражало усталость, но взгляд, ясный и живой, выдавал ум и решимость. Волосы, тёмные и с проседью, были аккуратно зачёсаны, а темно-серый костюм, с идеально выглаженным галстуком, говорил о статусе, но без показной роскоши. Он носил очки в тонкой оправе, за которыми карие глаза, внимательно изучали Рябинина. Его манеры, сдержанные, но с лёгкой теплотой, выдавали привычку к общению с людьми высокого ранга.

Мужчина, отступив, жестом пригласил войти, его голос, глубокий, с лёгким провансальским акцентом, звучал умиротворенно:

— Мсье, вы из Марселя? Проходите, прошу. Париж холодный сегодня, не правда ли?

Рябинин, кивнув, шагнул внутрь, его шаги гулко звучали по паркету, покрытому тёмным лаком, который блестел под светом хрустальной люстры. Квартира, довольно просторная, но при этом уютная, дышала старым Парижем: стены, обитые тёмно-зелёными обоями с узором лилий, украшали картины в золочёных рамах — пейзажи Прованса и портреты в стиле прошлого века. Окна, высокие, с тяжёлыми бархатными шторами, выходили на улицу Риволи, где шум трамваев и голоса прохожих едва доносились сквозь стекло. Книжный шкаф, массивный, из красного дерева, занимал одну стену, его полки ломились от томов в кожаных переплётах — философия, история, политика. Стол, круглый, покрытый белой скатертью, стоял у окна, на нём стоял хрустальный графин с коньяком, два бокала, тарелка с сыром и багетом, нарезанным тонкими ломтями. Камин, где тлели дрова, отбрасывал тёплый свет, а кресла, обитые тёмной кожей, скрипели под весом. Воздух был пропитан теплом и лёгким ароматом старых книг, смешанным с нотами коньяка. Мужчина, указав на кресло, заговорил, его голос стал немного тише:

— Присаживайтесь, мсье. Коньяк? Это арманьяк, из моих краёв. Помогает согреться в холодные вечера.

Рябинин, сняв шляпу и пальто, повесил их на вешалку у двери. Он сел, его глаза скользили по комнате, отмечая каждую деталь — от бронзовых часов на камине до стопки газет на столике. Он