Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

Матросы, в тельняшках и бескозырках, сновали между ящиками, их мозолистые руки ловко вязали узлы, а глаза, привыкшие к морю, следили за горизонтом, где тучи обещали новый шторм. Солдаты, 3000 человек, в серо-зелёных шинелях, с котелками, привязанными к ранцам, и винтовками, висящими на плечах, спускались по трапам, их тяжелые сапоги гулко стучали по мокрым доскам. Их лица, молодые, но уже тронутые усталостью, с обветренной кожей, выражали смесь решимости и тревоги; глаза, карие, голубые, серые, смотрели на берег, где Испания, чужая, но манящая, открывалась перед ними. Один, высокий, с русыми волосами, поправлял ремень винтовки, его пальцы, дрожащие от холода, выдавали волнение; другой, коренастый, с чёрной бородой, смотрел на город, его суровое лицо светилось надеждой; третий, совсем юный, с веснушками, шептал что-то товарищу. Командиры, в фуражках с красными звёздами, отдавали приказы, их резкие голоса, перекрывали гул толпы, а руки, в кожаных перчатках, указывали на склады, где солдатам предстояло разместиться.

В Москве, в это же время, Кремль возвышался над заснеженной Красной площадью, где фонари отбрасывали длинные тени на сугробы, а холодный ветер завывал в арках. Кабинет Иосифа Виссарионовича Сталина, просторный, но аскетичный, был пропитан тишиной, нарушаемой лишь тиканьем бронзовых часов на камине, чьи тяжелые стрелки отсчитывали минуты. Стены, обитые тёмным дубом, украшали карты Европы, где Испания, небольшая, но яркая, была обведена красным карандашом; портреты, в тяжёлых золочёных рамах, выцветшие, смотрели на массивный дубовый стол, заваленный бумагами, чернильницей с серебряной крышкой, и стопкой книг в потёртых переплётах. Высокие окна, с морозными узорами, пропускали серый свет зимнего утра, а лампа, с зелёным абажуром, отбрасывала мягкий круг света на бумаги. Камин, где тлели дрова, грел воздух, а кресла, обитые тёмной кожей, скрипели под весом, когда в них садились.

Сергей сидел за столом. Его лицо выражало тревогу. Его пальцы, крепкие, но с лёгкой дрожью, теребили карандаш, а мысли, полные знаний о будущем — о войнах, революциях и ошибках — кружились вокруг Испании, Франции, и судьбы мира.

Вячеслав Молотов, в строгом чёрном костюме, с очками в тонкой металлической оправе, вошёл, его лицо, бледное, с глубокими морщинами, выдавало усталость, но глаза, блестели решимостью. В руках он держал папку, перевязанную серой лентой, её края были потёрты от частого использования.

Молотов, положив папку на стол, сказал:

— Иосиф Виссарионович, наши корабли достигли Валенсии. Три тысячи солдат высадились сегодня утром. Это первая партия. Порт шумит, как улей, Испания неспокойна.

Сергей, отложив карандаш, посмотрел на Молотова:

— Валенсия, Вячеслав. Вот наши ребята и прибыли. Хорошее начало. Как там солдаты держатся? Корабли выдержали шторм? И что с французами? Ты обещал новости.

Молотов, поправив очки, сел напротив:

— Солдаты устали, Иосиф Виссарионович. Море штормило три дня, корабли старые, палубы скрипели, но наши, к счастью, доплыли.Французы согласились пропускать наши войска, но с условием — мы должны сдержать наших товарищей в Париже.

Сергей, нахмурившись, встал и подошёл к окну, где снег падал на площадь:

— Сдержать товарищей? Вячеслав, все как я и говорил. Но странно, что французы так легко согласились с нашими условиями. Они хитрят, не так ли? Что они хотят на самом деле, как ты думаешь?

Молотов, открыв папку, достал лист с записями, исписанный мелким почерком:

— Они хотят спокойствия, Иосиф Виссарионович. Сейчас у них и так много забастовок. Профсоюзы давят на правительство. Их министры боятся, что митинги в Париже перерастут в хаос и вооруженные столкновения, учитывая сколько оружия сейчас можно достать из Испании. Я поговорил с ними и наши условия, что мы сдержим коммунистов, пока устроили их. Но они сказали, что это временно. Если мы не сдержим слово, они закроют пути.

Сергей, повернувшись, посмотрел на Молотова:

— Временно? Вячеслав, Испания на краю пропасти, а они торгуются. Не понимают, что мы сражаемся не только за себя, но и за них тоже. Они у Гитлера под боком. Не понимают, глупцы, что он ударит по ним. Наши солдаты там, в этом пекле войны, ради чего? Чтобы Франция диктовала нам условия? Расскажи, как ты вёл переговоры?

Молотов, откинувшись в кресле, сказал:

— Тяжело, Иосиф Виссарионович. Французы говорят красиво и много, но их слова мало что значат. Я говорил о борьбе с фашизмом, о будущем Европы, но они думают только о своих улицах. Тогда я понял, что бессмысленно им рассказывать про Гитлера, им важно навести порядок сегодня, а что будет завтра, их не интересует. Эти их волнения, митинги, забастовки, оказались как никогда кстати. Я сначала попросил наших товарищей там поактивничать, а потом попросил прекратить. Местные коммунисты, скрипя сердцем, согласились меня послушать.

Сергей, вернувшись к столу, налил воды из хрустального графина, его пальцы сжали стекло, голос стал холоднее:

— Горько все это слышать, Вячеслав. Приходится пока снизить наше влияние во Франции. Но что горше — предать всю Испанию или просто придержать наших товарищей⁈ Сколько у нас времени, пока французы не передумают, как ты думаешь?

Молотов, посмотрев на карту, где Испания была обведена красным, ответил:

— Месяцы, Иосиф Виссарионович, может, меньше. Париж боится фашизма, но ещё больше — своих забастовок. Однако и они не вечны. Наши солдаты полны энтузиазма. Шапошников сказал мне, что было очень много добровольцев. Ребята хотят помогать испанским товарищам строить коммунизм. Их мысли полны надежды, что фашизм получится остановить.

Сталин, отпив воды, посмотрел на Молотова:

— Надежда, Вячеслав. Это главное, что есть у людей. Я скажу Шапошникову, чтобы поторопился и отправил наших солдат как можно быстрее. Нам нельзя терять времени. Французам я не доверяю. А теперь иди, и держи меня в курсе. Если что-то срочное, ты знаешь, можешь мне звонить в любое время.

Молотов, кивнув, встал. Он направился к двери, думая, сколько еще тяжелых разговоров с французами, ему предстоит провести.

* * *

Рассвет окрасил Берлин серым светом, где Унтер ден Линден, широкая и величественная, блестела от ночного дождя, а чугунные фонари с матовыми стёклами отбрасывали тени на мокрый асфальт. Трамваи, лязгая по рельсам, звенели, перебивая гомон прохожих в тёплых пальто и шарфах. Кофейни на углах, с запотевшими витринами, манили теплом, где официанты в белых фартуках разносили кофе и булочки; газетные киоски пестрели заголовками о ремилитаризации Рейнской области. Вильгельмштрассе, где серые здания министерств высились, как крепости, дышала властью: чиновники в строгих костюмах с портфелями спешили, их бледные лица выражали сосредоточенность. Берлин, холодный и шумный, предчувствовал перемены: прохожие шептались о новостях из Испании, а ветер нёс эхо далёких бурь.

Здание