Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

Они с Леной так не успели по-настоящему сойтись (не в смысле общего ведения хозяйства и совместного проживания, а в смысле единения душ, которое возникает между супругами), как уже начали отдаляться друг от друга. И непонятно, что было этому виной: повисшая и невысказанная тайна, разница в возрасте, отношение к жизни, но его милая и улыбчивая Ленушка исчезла, а к этой новой, незнакомой и красивой женщине, которая пришла ей на смену, его уже не влекло. Да и с её стороны не было никакой страсти — в постели они оба выполняли свой долг, сухо, по-казённому, стараясь побыстрей отделаться друг от друга, и когда она говорила: «я устала, Гриша, давай не сегодня», он ловил себя на мысли, что испытывает облегчение. И единственное, что держало их вместе, был сын, Пашка. И тайна, которую он хранил от жены, памятуя о молчаливом напутствии тёщи, но которая, как выяснилось, тайной для Лены не была.

Он догадывался, кто рассказал его жене о том, что произошло в тот день в апартаментах Ставицких, о тех убийствах (одних из, список у Григория был длинный), и это, конечно, была не Кира Алексеевна — после известия о беременности дочери и уж тем более после рождения внука она оберегала дочь, как могла. А вот Анатолий, брат Елены, этот мог. Красивый, но какой-то вялый, он был лишён того внутреннего стержня, какой был у его матери и сестры, не умел, да и не хотел скрывать свою ненависть, лелеял её, и, как знать, возможно, в какой-то момент и вывалил всё на сестру, подталкиваемый инфантильным эгоизмом.

Как давно это произошло, Григорий не знал. Не знал, сколько времени Елена носила в себе эту тайну — месяцы или годы; сколько раз, отдаваясь ему, закрывала глаза, чтобы не видеть нависшее над собой лицо убийцы своих родных; сколько раз, накрывая на стол в столовой, спокойно задавала ничего не значащие вопросы и также спокойно выслушивала его ответы, понимая при этом, кто сидит перед ней. Не знал и, возможно, так никогда и не узнал бы, не выплесни она на него всё это сама, случайно узнав об его измене. Ревность обиженной и отвергнутой женщины оказалась сильнее холодной крови надменных Ставицких.

Он был виноват, кругом виноват и понимал это.

Виноват перед женой. Виноват перед той другой женщиной, которой тоже ничего не мог дать, кроме своей поздней любви, кроме тайных украденных ласк, кроме редких и жарких ночей. Виноват перед сыном. Перед всеми виноват.

Григорий поднялся со скамейки. Сердце по-прежнему щемило, но уже не так, терпимо. Поднебесный ярус засыпал, и, хотя где-то ещё переговаривались люди, наверно, молодёжь, которую трудно угомонить, последние, угасающие аккорды музыки, долетающие со стороны парка, свидетельствовали о приближающейся ночи. Он зашагал по коридору, чувствуя, как невольно ускоряет шаг, и уже почти сбежал по лестнице, сам не заметив, как миновал несколько пролётов, сунул пропуск охраннику на КПП, который понимающе улыбнулся, словно знал, куда он так спешит.

…Лида открыла дверь сразу, ждала его. Торопливо обвила руками, уткнулась ему в шею, защекотав горячим дыханием, а он на мгновенье замер, прижимая к груди эту маленькую женщину, неожиданно ворвавшуюся в его жизнь, принявшую его, со всей его нескладной судьбой, со всеми ошибками, с неподъёмной ношей вольных и невольных грехов.

— Спит? — осторожно спросил он, когда Лида наконец оторвалась от него.

— Только-только уложила.

Он, стараясь не шуметь, прошёл в комнату, присел у кроватки, вглядываясь в круглое и безмятежное детское личико. Потом не выдержал, наклонился, бережно поцеловал, ощущая губами нежную и тёплую кожу ребёнка, провёл пальцами по щеке. Пухлые детские губы растянулись в улыбке, и он сам невольно заулыбался. Столько раз он видел эту улыбку, и ямочки на щеках, и редкие светлые веснушки на носу у своего сына, а теперь всё странным образом повторилось, но уже на другом детском лице. На лице его дочери.

Глава 1. Стёпа

Только что больничный коридор был заполнен людьми, которые куда-то спешили, о чём-то напряженно переговаривались и отмахивались от Стёпки, как от назойливой мухи. И вдруг всё стихло, опустело. Стёпка всё ещё продолжал смотреть туда, где только что маячила широкая спина Савельева, пытаясь уложить полученную информацию в голове. Савельев! Выходит, что отец Ники жив, но как? И почему об этом никто не знал? И прежде всего, почему об этом не знала Ника?

Мысль о Нике внезапно вернула Стёпке способность соображать. Чёрт, почему он не настоял, чтобы его выслушали? Ведь с Никой, скорее всего, случилась беда. Что-то страшное…

Он опять дёрнулся, лихорадочно соображая, за кем бежать. Савельев с крупным красивым мужчиной свернул направо, и они уже скрылись за углом, а Стёпкин отец пошёл в противоположную сторону в компании других людей, по пути ещё раз отмахнувшись от сына. Пойти за ним? Попытаться ещё раз всё объяснить? Увы, это было бесполезно, Стёпка как никто понимал это. Когда у отца появлялось такое выражение на лице: не просто серьёзное, а озабоченно-напряжённое, и когда он вот так хмурился, замыкаясь в себе и в своих мыслях, наседать на него с разговорами не имело никакого смысла — это Стёпка усвоил ещё с детства.

Стёпа Васнецов всё же сделал по инерции несколько шагов вслед за удаляющимися людьми, но остановился, злясь и кляня себя на чём свет стоит за растерянность и замешательство, и вдруг уловил за своей спиной какое-то движение. Резко обернулся и понял, что он тут не один. У стены стоял Сашка Поляков, этот трус и стукач Поляков, которого Стёпка уж никак не ожидал здесь увидеть. Он-то тут что делает? Шпионит? Стёпка сердито сдвинул тёмные брови и инстинктивно сжал кулаки, но тут же вспомнил, что только что по этому коридору прошёл сам Савельев, ничуть не удивившись присутствию Сашки, а ведь Сашка — до Степана только сейчас это дошло — наверняка находился здесь давно, он просто не мог возникнуть ниоткуда, материализоваться из воздуха, а значит… значит, он был тут своим, имел право находиться здесь.

В голове окончательно всё запуталось. От количества вопросов, не имевших ответа, Стёпка совсем потерялся, сделал шаг к Полякову.

Тот смотрел на него настороженно, нахмурившись.

— Что ты тут делаешь? Откуда… Ты знал?

Вопрос прозвучал грубо, но Стёпке сейчас было не до политеса.

Сашка взгляд выдержал.

— Ты знал? Знал, что Савельев жив?

— Знал, — подтвердил Поляков после небольшой паузы.

— Но… как?

В Стёпкиной картине мира Полякову отводилось место среди презренных крыс и