Фантастика 2025-129 - Денис Старый

Лопухин побледнел. Вот простак… Кровь была свиная. Отличить её от человеческой сложно. Но она была свежая. Однако, глядя на выражение лица Лопухина, я понял, что ураган мыслей и страхов в голове мешает ему мыслить чётко.

— Вы понимаете, что эти документы могут оказаться у самого государя Императора? Через вас, если мне это потребуется, я могу нанести такой удар по Третьему Отделению, что мне зааплодируют и Чернышёв, и прочие вельможи, — начал я подводить его к главному.

Надо было договариваться и начинать действовать, а не выяснять между собой отношения, пока враг спокойно разгуливает по Екатеринославской губернии.

— Да. Понимаю… Что вы предлагаете? — после добрых десяти минут молчания спросил полковник.

— Для начала объявим английским шпионом Святополка Аполлинарьевича Мирского, — начал я излагать план. — У нас уже есть признание Никодима, документы, монеты, показания Мирского. Мы сможем устроить публичное дело. Мирского подержим в заточении неделю, максимум — две. Потом… внезапная смерть, самоубийство, болезнь — решим. Главное, чтобы он не попал в руки Третьего Отделения и не начал петь совсем не те песни.

Лопухин молчал, напряжённо изучая бумаги, что я ему показывал. На лице — смесь ужаса и попытки сообразить, где же именно он просчитался.

— Далее, — продолжал я, — вы получаете из Петербурга письмо от Мирского, в котором тот просит помощи, жалуется, рассказывает всё, что знает. Якобы он раскаялся, хочет всё раскрыть… А вы, как честный служака, передаёте письмо в Петербург. Вот и будет заслуга для вас — разоблачение шпионской ячейки.

— А… потом? — спросил полковник, голосом, в котором уже не было ни высокомерия, ни былой дерзости.

— Потом мы с вами начинаем действовать сообща. Делаем вид, что расследуем дело Мирского и Никодима. Рассылаем приказы, поднимаем архивы. При этом настоящего шпиона ищем по моей наводке. А когда поймаем — слава ваша, а оперативные действия — мои.

— И всё? — Лопухин уже почти поверил в мою искренность.

— Не всё, — сказал я. — Отныне вы не вмешиваетесь в работу губернатора. Не чините мне препятствий. Я вас не трогаю, вы не мешаете мне работать на благо Отечества. В случае угрозы — предупреждаете. А главное, если у вас появятся настоящие улики против кого-либо, не уничтожаете, а приносите мне. Я решаю, как использовать.

Полковник вздохнул. Плечи его поникли. Он понимал, что выбора у него уже нет. Либо сотрудничать, либо исчезнуть. Без следа. Без славы. И без погребения.

— Я согласен, — выдохнул он. — Но только при одном условии.

— Слушаю, — сказал я.

И действительно готов был выслушать. Лопухин, снова, не без внутренних усилий, приосанившись, произнёс:

— Никогда больше не упоминайте в моём присутствии, что я мог быть английским шпионом. Никогда. Это… это слишком.

Я кивнул.

— Согласен. Мы оба кое-что потеряли. И кое-что поняли.

Он кивнул в ответ. Помолчали секунд тридцать.

— Мирон! — крикнул я. — Подготовить бумаги для официального запроса в Петербург. Будем разыгрывать спектакль. И приготовь рапорт от имени Лопухина.

— Есть! — отозвался тот из коридора.

— А вы, полковник, отправляйтесь пока в гостиницу. Там безопаснее. Через два часа прибудут бумаги, и начнётся спектакль.

— Да. Спасибо, — тихо сказал он и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Я остался один. Вновь налил себе кофе, подошёл к окну, посмотрел на улицу.

Город спал, не зная, что этой ночью Екатеринослав чуть не лишился своего губернатора. Город не знал, что государственная машина провернулась и сменила вектор.

Но я знал. И чувствовал, впереди ещё много таких ночей. Только теперь я готов.

Глава 21

— Почему вы пощадили сына этой курвы Шабарина? — требовательно спрашивала белокурая женщина у англичанина.

— И даже в моих объятиях ты всё равно не можешь забыть о своей мести? — хмыкнув, спрашивал английский шпион у своей любовницы.

Впрочем, он к этой женщине не относился так, как можно относиться к любовнице. Она была не его положения. Так, своего рода механизм для того, чтобы сбросить напряжение. Ведь когда мысли заняты поиском женщины для любовных утех, у мозга остаётся меньше ресурсов для того, чтобы качественно анализировать — а значит, выполнять свои непосредственные обязанности.

И теперь рядом с ним была Олена, и это было очень удобно. Кроме тех моментов, когда она не умела унять свою злобу. Да, он знал, что Олена — та женщина, которую когда-то отпустил Шабарин, но вот мужа её, Архипа, он жалеть не стал. И она не разделяла слабости английского шпиона — так она сама это время от времени называла. Будь ее воля, она вырезала бы и всех родственников Шабарина, но уж сына и жену — точно.

— Олена, я не воюю с детьми. Это ты мстишь за своего мужа и отца твоего ребёнка, которого убил Шабарин. У меня же никакой мести нет. И убийство сына этого злодея, вице-губернатора, может только навредить. У меня есть своя задача — уничтожить того, кто стремится помешать моей стране одержать верх в этой начавшейся уже войне, — Эдвард Джон Уэлскимби был предельно откровенен с женщиной, которой только что, в порыве страсти, признавался в любви.

Сказал ли он это сакраментальное «Ай лав ю», чтобы ей было приятнее? Пожалуй, больше потому, что когда, пусть и на десять минут, сам веришь, что женщину любишь, ощущения от плотских утех совсем иные — более яркие. В остальном же дамочка ему абсолютно не нужна. Теперь уже не нужна. Можно с ней быть откровенным, предаваться более дерзким формам любви. Но как только придут сведения из Екатеринослава, Эдвард Джон убьёт ту, которая назвалась Оленой.

Удивительным образом эта женщина нынче думала примерно о том же. Она также хотела убить англичанина, окончательно заметая все следы, что могли бы привести к ней. Правда, она всё же рассчитывала сделать ещё одно дело — убить жену Шабарина и подставить англичанина, будто бы он пошёл на такое гнусное преступление.

Когда вице-губернатор Кулагин направлял её и её мужа на дело с целью убить тогда ещё малоизвестного помещика Алексея Петровича Шабарина, Олена уже была беременной. У них был договор о том, что Кулагин отпустит семью, даст денег, и они с мужем уедут куда-нибудь за границу. Шабарин — вот последнее дело