Черкес 5. Спасти кавказского пленника - Greko

— А она, значит…?

— Боюсь, что да. С мужем точно не скажу. А вот зятем своим, Дадиани, твоим командиром, она не просто помыкает, а еще и втягивает в разного рода махинации. Уверена!

— Тамара! Ну, откуда ты можешь это знать⁈

— Я не говорю, что знаю. Я вижу. Чувствую. Твой командир нормальный, обычный грузин. Любит, как все, хорошую компанию. Весёлый, добрый. А поговорит с ней, будто зелья дурного напивается. Становится злой. Даже подрагивает. Говорить начинает громко. Вся веселость куда-то девается. Видно, что всё это ему не по нраву. А поделать ничего не может. Вот тебе и наказание за то, что удачно женился!

— То есть она как та старуха, что захотела стать владычицей морской⁈

— Какая старуха?

Тьфу ты! Откуда Томе знать про пушкинскую сказку⁈ Быстро пересказал сюжет.

— Как точно! — восхитилась Тамара. — Вот я и говорю, что она доведет семейство. Останутся у разбитого корыта!

— А дочки их? Не видят, не знают?

— Наверняка и видят, и знают. А только, что могут поделать с этой «владычицей морской»⁈ Знаешь, какое чудо Лидия, жена Дадиани! Такая девушка, такая… — Тамара не находила слов. — Чудо! Мы с ней сдружились, сблизились. Много времени вместе проводим. Языками со мной занимается. И я знаю, что она нам поможет, если я попрошу её.

— Чем она может нам помочь⁈

— Ты дурачком не прикидывайся, маймун! Со свадьбой, с чем ещё? — Тамара еще раз ткнула меня в бок.

— Ааааа!

— Захурма![1] — рассмеялась Тома.

Тут я не выдержал, шлепнул её по попке.

— Хитрая ты лиса! Поняла, что через баронессу будет трудно. Дочку обаяла!

— Даже пальцем не пошевелила! Лидия сама стала со мной общаться. Ей, наверное, не хватает обычных, простых разговоров с подругами.

— Подожди! А её сестры?

— О! Её сестры!

— Что?

— Нормальные подростки. Но Прасковья… Совсем другая. Ей не до разговоров. Сама по себе. Очень набожная. С патриархом тифлисским переписывается, представляешь!

— Хм…

— Угу. А ещё, — тут Тома вообще перешла на еле различимый шёпот, хотя нас никто не мог услышать, — она тайком от матери занимается благотворительностью![2]

— Да, уж! Та еще семейка!

— А я тебе о чём!

— А сама баронесса? Как с тобой?

— Да почти никак! Не до меня ей! Всё с Бахадуром возится. То так его нарядит, то этак! Как какой-нибудь званый вечер, обязательно выводит его к гостям. Хвастается!

— Бедный Бахадур! Как он это всё терпит⁈ Не унизительно ему?

— Наоборот! Смеётся над всеми потом! Дикарями называет!

Мы рассмеялись. Крепче обнялись. Моя слабость не позволяла мне особо долго бодрствовать. Так я и засыпал в объятиях моей грузинки.

В следующую ночь уже Тамара слушала мои рассказы. Как я не пытался смягчить описание боя, все равно она вздрагивала, беспрерывно восклицала, обращаясь к Господу. Еле сдерживала слёзы. Но когда я начал рассказывать про финальный эпизод о насильниках, о пытках, она плакать перестала. Тут же крепко сжала губы. Молча выслушала.

— Ты должен будешь найти тех насильников! — заявила она мне. — Ты их мало наказал!

— Да. Знаю. Сам не успокоюсь, пока не накажу их так, как они того заслуживают!

— Правильно. Мужчинам можно многое простить. Но только не это! — у моей царицы был единственно верный взгляд на «что такое хорошо, и что такое плохо»!

Чурукай, воспользовавшись оказией, на третий день отпросился у Тамары, отправился по своим делам. Тома спросила, когда и нам можно будет трогаться в путь. Кумык посоветовал не торопиться. Неделю целиком отсидеться в Прочноокопской, а уж потом ехать. И строго наказал, чтобы обязательно в Пятигорск. Где мне следовало продолжить лечение на водах, чтобы окончательно восстановиться. Рука не слушалась. Ванны должны были помочь. На том и порешили.

Утром, накануне отъезда, Тома вывела меня во двор. Усадила на стул. Подозвала одного из станичников, который ждал тут же. Станичник подошёл ко мне, на ходу доставая бритву.

— Э! Э! Э! Вы что задумали? — я забеспокоился.

— Молчи, не дёргайся! — приказала Тома. — Бороду будем сбривать!

— Тамара! Ты что⁈ Нельзя мне её сбривать! Мне ещё к горцам нужно!

— Ни к каким горцам ты в ближайшие месяцы не поедешь!

— Сама же говорила про тех насильников!

— Не сейчас! — сказала, как отрезала.

— У меня задание! — пытался я привести железный довод.

— У тебя уже другое задание! Скоро узнаешь! — отвечала мне генерал в юбке. — Начинай, Ефрем!

— Усы не трогать! Государь поженил усы с офицерами[3], — завопил я.

Ефрем лихо и быстро сбрил мне бороду. Усы оставил. Присмотрелся.

— Взаправду тебе чуть голову не снесли! — он указал мне на шрам на шее.

Я ощупал его рукой.

— Говорил же, Тамара, не нужно сбривать! Борода этот шрам прикрывала! Теперь будешь ходить с таким уродом под ручку!

— Ничего! Что-нибудь придумаю! — хитро усмехнулась лиса.

— С головой как? — поинтересовался Ефрем у Тамары.

— Меня спросить не хочешь? — возмутился я.

— Так все одно по-ейному выйдет, — равнодушно ответил брадобрей.

— Нет! — я бился за свой последний бастион.

Ефрем посмотрел на Тамару. Та, улыбнувшись, кивнула головой.

— Как с головой? — не меняя равнодушной интонации, спросил меня Ефрем.

— Налысо!

Ефрем быстро исполнил моё пожелание.

Когда он закончил, я вскочил со стула. Чертыхаясь, начал стряхивать с себя остатки волос. Тут заметил, как Бахадур и хозяин, на время бритья отложившие своё обычное соревнование, в восхищении посмотрели в сторону входной двери дома. Я обернулся.

На пороге стояла Тамара. В одной руке держала новую черную форму Эриванского полка (узнал её сразу по «четверке» на пуговицах), а в другой — сапоги. Под мышкой — «ведерко» с помпоном.

— Надевай! — еле сдерживая переполнявшую её гордость, произнесла моя грузинка.

— Тома, Тома! — покачал я головой.

Слов больше не нашлось. Огляделся. Все вокруг улыбались, понимая, о чем я сейчас думаю. О том, что мне досталась удивительная девушка. Ничего не боялась. Ко всему была готова.

— Прямо здесь? — усмехнулся я.

— А кого ты удивишь? — парировала Тамара. — Не вечно же тебе подштанниками своими кур пугать! Я уже молчу про твой вид, в