Сон Императора - Андрей Сембай

сводками, докладами о настроениях в войсках. Николай, стоя у окна, смотрел на летний дождь, барабанивший по стеклу. Рядом, за столом, сидел генерал Алексеев, кашлявший в платок. Его здоровье было окончательно подорвано, но он держался.

— Итак, Михаил Васильевич, первый раунд. Наши условия через швейцарцев переданы. Что вы думаете о реакции Берлина и Вены?

— Думаю, что они вздохнули с облегчением, Ваше Величество, — хрипло ответил Алексеев. — Наши условия жёстки, но не унизительны. Признание аннексии Восточной Галиции и Карпатской Руси. Контрибуция, но в размере, который они смогут выплатить. Отказ от претензий на Проливы в обмен на наши гарантии невмешательства в германскую сферу влияния на Балканах. Это сделка. Они сохраняют лицо на Западе, мы — на Востоке. Французы будут негодовать, но… они тоже выдохлись.

— Англичане?

— Англичане будут против любого мира, который укрепит Германию. Но у них нет сил вести войну без нас. Они попытаются давить. Но ключ теперь у вас, Государь. И у кайзера.

Николай кивнул. Он чувствовал странную пустоту. Месяцами его существование было подчинено одной цели — выиграть войну, чтобы выжить. Теперь цель была близка. И возникал вопрос: а что дальше? Что делать с этой победой, купленной такой ценой?

— Армия, — сказал он, оборачиваясь. — Как она воспримет мир? Солдаты ведь ждут не контрибуций, а земли и возвращения домой.

— Они воспримут его с радостью, если… если увидят, что обещания исполняются, — честно сказал Алексеев. — Но демобилизация миллионов — это колоссальная задача. Их нужно будет чем-то занять, накормить, устроить. Если мы оставим их с пустыми руками у разбитого корыта… — Он не договорил, но смысл был ясен: тогда железная дисциплина, державшаяся на страхе и надежде, рухнет в одночасье, и страну захлестнёт волна озлобленных, вооружённых мужчин.

— Земельный указ нужно публиковать немедленно, как только мир будет подписан, — решительно сказал Николай. — Не только для награждённых, а для всех, кто служил. Пусть небольшие наделы, но они должны быть. И начать нужно с самых верных частей. С гвардии. С сибиряков. Чтобы другие видели: слово царя — твёрдо.

— Это потребует изъятия земель у помещиков, — осторожно заметил Алексеев. — Дворянство…

— Дворянство получило свои привилегии за службу, — холодно прервал его Николай. В его голосе вновь зазвучали стальные нотки. — Служба окончена. Теперь служить должна земля. Тех, кто будет сопротивляться, — убеждать. Убеждать через Иванова, если потребуется. Победа даёт право пересмотреть правила. Я не хочу нового пугачёвщины. Лучше провести реформу сверху, жёстко, но справедливо.

Он подошёл к столу и взял один из документов — список наиболее отличившихся частей и конкретных лиц, представленных к награждению землёй по его же личному указу от 1 июля.

— Я хочу лично вручить первые документы. Здесь, в Ставке. Вызовите этих людей. Пусть приедут в Могилев.

Часть II: Могилев, плац перед губернаторским домом. 15 июля.

День выдался ясным и жарким. На плацу, утоптанном тысячами сапог, выстроилось несколько шеренг солдат и офицеров. Это были не парадные расчёты, а живые люди, прибывшие прямо с передовой или из госпиталей. На них были походные, часто поношенные гимнастёрки, многие — с бинтами, некоторые — на костылях. Они стояли скученно, но выправка у них была особая — не парадная вымуштрованность, а спокойная уверенность ветеранов, знающих себе цену.

Среди них был подполковник Свечин, выбритый и подтянутый, но с неизменной усталостью в глазах. Рядом, опираясь на костыль, стоял унтер Захаров, свой Георгиевский крест он приколол прямо на гимнастёрку. Чуть поодаль — молодой Петя, теперь уже ефрейтор, с загипсованной рукой на перевязи. Были и другие — артиллеристы, сапёры, пехотинцы, казаки. Всех их объединяло одно: они были теми, кто вынес на себе основную тяжесть майского наступления и последующих боёв.

Тишину нарушили звуки оркестра. Из дверей дома вышел Николай II. Он был в простом полевом кителе, без шитья, только с Георгиевским крестом на груди. Рядом с ним — Алексеев и несколько штабных офицеров. Царь подошёл к строю, обвёл взглядом собравшихся. В его взгляде не было отстранённого величия — было сосредоточенное внимание и что-то похожее на уважение.

— Герои! — начал он, и его голос, тихий, но отчётливый, разносился в летней тишине. — Я собрал вас здесь не для парада. Парады будут потом. Я собрал вас, чтобы лично выполнить своё слово. Слово, которое я дал вам в самые тяжёлые дни. Слово о земле.

Он сделал паузу, давая своим словам проникнуть в сознание этих усталых, закалённых мужчин.

— Вы пролили кровь не за чины, не за славу. Вы проливали её за Россию. И за своё будущее в ней. Сегодня я, как Верховный Главнокомандующий и как ваш Государь, вручаю вам не награды — вы их уже заслужили на поле боя. Я вручаю вам будущее.

К нему подошёл адъютант с лакированным ящиком. В нём лежали папки с документами, каждому — именная, с гербовой печатью. Николай взял первую.

— Подполковник Свечин.

Свечин чётким шагом вышел из строя, подошёл, отдал честь. Николай вручил ему папку.

— За личное мужество, стойкость и умелое командование. Тридцать десятин в Саратовской губернии, в вечное пользование тебе и твоим наследникам. Спасибо за службу.

Свечин взял папку. Его рука не дрогнула, но в глазах вспыхнуло что-то живое, невоенное.

— Служу России, Ваше Величество. И буду служить на этой земле.

— Служи, — кивнул Николай. — Стране нужны такие, как ты. И там.

Далее был Захаров. Когда Николай вручал ему бумагу на двадцать пять десятин в Тамбовской губернии, старый унтер, кряжистый и непробиваемый, вдруг сглотнул и прохрипел:

— Государь… а как же те, кто не вернулся? Деды, ребята…

— Их семьи получат свою долю, — твёрдо сказал Николай, и в его голосе не было ничего, кроме уверенности. — Мой указ касается и их. Твоему Деду… его сын уже получит бумаги. Я помню о каждом.

Петя, получив свои десять десятин, расплакался, не стыдясь слёз, и пробормотал что-то невнятное о матери и сестрах. Николай положил руку ему на плечо.

— Вырастешь, окрепнешь. Будешь на своей земле хозяином. И расскажешь детям, как добывал её.

Церемония длилась около часа. Каждому — персональное слово, взгляд в глаза, твёрдое рукопожатие. Это не было формальностью. Это был акт: царь и его солдаты. Не по принуждению, а по договору: кровь — в обмен на землю и признание. И этот акт, как понимал Николай, был важнее любой победной реляции. Он создавал новую опору трона — не на мистической связи с народом, а на материальном, грубом, но прочном фундаменте взаимных обязательств.

Когда всё закончилось и строю была отдана команда «вольно», солдаты не ринулись сразу врассыпную.