Спасти настоящее - Михаил Васильевич Шелест

— Фига себе! Меня же распнут. За торговлю оружием.

— Ты английский подданный и зять сэра Гамильтона. Не боись.

— Что значит не боись! — Я запаниковал. — Мы так не договаривались!

— А мы ни о чём и не договаривались. Эх ты, босота!

Иваныч надвинул мне на глаза банную шапочку. И мы рассмеялись. Мы оба любили «Место встречи…».

— Пошли, я тебя пропарю, — сказал он, и на том разговор и моё трепыхание на крючке были закончены.

* * *

Только на пятой лекции я зацепил Мари Пинго упоминанием о библиотеке Мазарини.

— А меня назвали в её честь, — сказала она. — Моё второе имя Мазарин. Мои родители очень любят читать, поэтому так и назвали, — сказала она, подойдя ко мне после лекции. — Меня зовут…

— Тебя зовут Мари Пинго. Я запомнил. Кто твои родители?

— Мама — историк по искусству. Она была куратором отдела скульптуры в Лувре и Музее Орсе. А отец политик, но мы с ним не живём…

— Ни разу не был в Лувре, — сказал я, соврав.

Мари выпучила на меня глаза. Не особо и страшненькая, подумал я. Тяжеловатая нижняя челюсть… А так… В принципе…

— Как, ни разу не был в Лувре? Так не бывает! А я там практически жила.

— Тебе повезло, — сказал я со вздохом.

— Пошли, я тебя отведу, — сказала она. — У тебя есть время?

— У меня много времени.

В Лувре я, естественно, бывал и ранее, но с Мари он показался мне раскрытой книгой. Она знала про него всё и тараторила без умолку. Однако это получалось у неё так гармонично с окружающими нас скульптурами и картинами, что я слушал её со всё более возрастающим интересом.

Вечера всех остальных пяти оставшихся дней мы проводили вместе сначала в Лувре, потом в разных злачных местах Парижа, куда меня тоже затаскивала Мари. Почему-то её привлекали арабы, которых в это время в Париже ещё было не так много. Она даже как-то сказала мне, когда мы стояли на набережной Сены и кормили уток:

— Жаль, что ты не араб. Я бы в тебя влюбилась.

Она повернула ко мне лицо с закушенной нижней губой и прищуренными от солнца глазами.

— Я простой австралийский парень, а ты дочь французского политика. Тебе нельзя в меня влюбляться.

— А если я захочу? — Прошептала она.

Я приблизился, взял её за плечи и повернул к себе. Её карие глаза в лучах закатного солнца блестели маленькими искорками. Узковатые губы были сжаты в тонкую линию. Каштановые волосы тоже искрились. Она была хороша, и я поцеловал её в губы, которые сразу раскрылись.

Она отстранилась и с таким же прищуром всмотрелась в мои глаза, потом вдруг развернула меня, поставив против солнца. Прищурился я.

— Нет раскрой! — Приказала она.

Я раскрыл. Заходящее за дома солнце не такое уж было и сильное.

— Сине-зелёные, глубокие, — сказала она. — В таких глазах я бы утонула.

Я снова прищурился и снова поцеловал её. Мы целовались долго и нам это нравилось, а потом поехали в мою гостиницу.

А на утро в номер постучали.

— Я сплю! — Прошептал я, проснувшись и переложив руку Мари с моей груди на подушку.

Но в дверь продолжали периодически стучать.

— Это папа, — сказала Мари с ударением на второй слог. — Вернее — его люди.

— Будут проблемы? — Спросил я.

— Нет. Я обещала ему ни с кем не встречаться пока не получу магистра. И я держалась, пока не увидела твои глаза.

— Ты только не говори, что действительно влюбилась в меня, — рассмеялся я. — Я для тебя слишком старый.

В Париже тогда заводить серьёзные отношения было не модным.

— Нет, конечно. Ты же не араб, — она тоже рассмеялась. — И так далёк от искусства… Хотя лекции у тебя прикольные.

В дверь продолжали постукивать.

Я встал и накинул халат, а Мари убежала в ванну.

За дверью находился крупный средних лет человек в плаще.

— Извините, месье, что потревожили. Дело безотлагательное. Передайте пакет мадмуазель Мари Пинго. Спасибо, месье.

Я взял пакет, и, пожимая плечами от удивления, прикрыл дверь.

— Что там⁈ — Крикнула Мари из ванны.

— Тебе пакет! — Крикнул я.

— Брось его и иди сюда! — Крикнула она.

Я бросил пакет и халат на исковерканную ночью кровать и прошёл в душевую.

Мари источала жар и воспламенялась мгновенно от малейшего к ней прикосновения. С такими женщинами мужчинам легко. Легко было и мне.

Мы подурачились под душем, смыли ночь и снова завалились в постель. Сэкс под струями воды хоть и выглядит привлекательным, но только со стороны. Ни меня, ни Мэри он не удовлетворил.

После утреннего «променада» я пошёл делать кофе, а Мэри добралась до конверта.

— Ты знаешь, оказывается сегодня прилетает королева Елизавета.

Она посмотрела на меня, стоящего с разносом, на котором стояли две большие чашки с кофе и чашка с маленькими кусочками обжаренной белой булки, смоченной в яйце. Я каждое утро жарил гренки себе сам. Хлеб лежал в холодильнике в пакете нарезанный, яйцо расколотить была не проблема.

— Ух ты! Что-то там у тебя⁈

В номере не было специальной подставки для подачи «кофе в постель», и мне пришлось поставить разнос на её тумбочку.

— А ты как? — Спросила она

— Я буду через тебя тянуться.

Она захихикала.

— Так мы будем пить утренний кофе до вечера.

— Ты против?

Она уже впилась зубами в хрустнувший кусочек хлеба и просто отрицательно замотала головой.

Мэри поглощала гренки со скоростью бумагорезательной машины и вскоре приличной глубины миска опустела. Она вытерла руку и губы верхней простынёй и снова таинственно посмотрела на меня.

— Что? — Спросил я, полагая, что вопрос в её глазах вызван сексуальной озабоченностью. Но я ошибся.

— Сегодня пойдём в Елисейский дворец, — сказала она.

— Зачем? — Удивился я. — Я там уже был. Не очень интересно.

— Я же сказала, прилетает королева Елизавета Британская. Будет встречаться с президентом Миттераном в Елисейском дворце. Мы приглашены.

Мысли мои спутались в тревоге. Мне совсем не хотелось выныривать в толпе сопровождающих королеву официальных лиц. Там наверняка будет и её муж принц Филипп, который очень хорошо