Жуков. Зимняя война - Петр Алмазный

Техник-интендант 2-го ранг оглянулся — за ним лишь глухая стена леса, а вокруг — предрассветная мгла. Никого. Перед ним выросли развалины старой мельницы, почерневшие от времени и непогоды. Он замер у обломка стены, сердце бешено колотилось.

— «Жаворонок»? — прозвучал прямо за спиной тихий голос.

Воронов вздрогнул и резко обернулся. Из тени, отбрасываемой огромным жерновом, вышел невысокий мужчина в красноармейской шинели и буденовке, с петлицами рядового. Его лицо было худым, аскетичным, а глаза смотрели с холодным, изучающим спокойствием.

— Я… я пришел, — выдохнул Воронов. — Разрешите доложить?

— Докладывай.

«Жаворонок» сбивчивым шепотом изложил все, что накопил в голове. А потом протянул бумажку, которую ему вручил Егоров. Финский агент схватил ее, развернул, прочел и покачал головой.

— Понятно, — разочарованно проговорил «Вяйнемейнен». — Мало того, что ты опаздываешь, так еще и твои донесения… — Он сделал легкий, пренебрежительный жест рукой, — пустая болтовня… «Комкор инспектирует». «Подготовка усилена…» Это не информация. Это газетная сводка.

— Я… я только устроился… доступ ограничен… — залепетал Воронов.

— Война не ждет, «Жаворонок», — назидательно произнес финский агент. — Концентрация войск завершена. Наступление начнется с часу на час. Нам нужен участок. Точный участок главного удара. Где Жуков сосредоточил свои танки и артиллерию? Хотя бы номера корпусов и дивизий.

— Я не знаю! Я техник-интендант! — почти взмолился «Жаворонок». — Я имею дело только с ведомостями на обмундирование. В лучшем случае — на продуктовое довольствие…

— Ведомости тоже могут говорить, — перебил его «Вяйнемейнен». — Куда шли основные потоки утепленного обмундирования? На какие части пришлись увеличенные нормы сухарей и концентратов? Собери эти данные. Быстро. Или… — он не договорил, но Воронов все понял.

Финн достал из-за пазухи маленький, туго набитый конверт.

— Это — за бумажку, которую ты мне да, а не за твои бредни. Следующая встреча через двое суток. Здесь же. Принесешь хоть что-нибудь полезное — получишь вдвое. Не принесешь… — он вложил конверт в окоченевшие пальцы Воронова, — пеняй на себя. Понял?

Не дожидаясь ответа, «Вяйнемейнен» бесшумно отступил в тень и растворился между деревьями. Воронов стоял, сжимая в руке конверт, чувствуя, как его тошнит от страха и унижения. Он снова был в ловушке, и на этот раз ему приказали сделать невозможное.

Карельский перешеек

Грохот раздался неожиданно, разбив утреннюю морозную тишину как стекло. За первым взрывом последовал второй, третий, и вскоре над бывшими советскими позициями у границы встала стена разрывов.

Финны старались вовсю. Черные султаны земли и снега вздымались там, где еще сутки назад располагались пехотинцы в окопах и блиндажах. Останься наши войска на прежних позициях, там бы теперь была кровавая каша.

На новом, хорошо замаскированном командном пункте 50-го стрелкового корпуса я стоял у смотровой щели и слушал эту канонаду. Рядом застыл комдив Гореленко, его лицо было невозмутимым, но в глазах читалось удовлетворение.

— Бьют по пустому месту, — тихо произнес он, не отрывая взгляда от бинокля, в который рассматривал разрывы. — Как вы и предполагали, товарищ комкор.

Я кивнул, продолжая слушать. Финны совершили классическую ошибку — они вели огонь, используя точные, но устаревшие данные своей военной разведки. Моя настойчивость и просьба к вождю, когда я сослался на угрозу внезапного нападения, сделали свое дело.

По решению Сталина и моему приказу войска были заранее, в течение последних сорока восьми часов, скрытно отведены на новые, подготовленные рубежи в двух-трех километрах от границы.

Финская артиллерия тратила боеприпасы и демаскировала свои позиции, не нанося нам никакого ущерба. Каждый разрыв на старых позициях был для нас подарком — он подтверждал расположение вражеских батарей.

— Передайте начарту, — не оборачиваясь, сказал я дежурному. — Все выявленные батареи противника занести в журнал целей. Отметить приоритетные цели для контрбатарейной борьбы в первый час наступления.

— Есть!

Грохот нарастал. Где-то там, на тех же пустых теперь позициях, рвались финские снаряды. А здесь, в глубине наших боевых порядков, «Стальной клин» оставался невредимым, готовый к удару.

Финны сами подписали приговор своим артиллерийским расчетам и подарили нам бесценные минуты перед началом нашей атаки. Теперь их очередь ждать. К моему глубокому сожалению, ждать пришлось недолго.

Грохот финской артиллерии не стихал, противник продолжать усугублять совершенную им ошибку. Я вернулся от щели к столу с оперативными картами, которые доставил сам начальник артиллерии корпуса, с уже нанесенными выявленными целями.

— Георгий Константинович, — доложил он, проводя указкой по карте, — четко засекли три батареи: здесь, здесь и вот тут, в районе высоты 65.5. Одна, судя по калибру и звуку, гаубичная.

— Отлично, — сказал я и обвел взглядом командный пункт. Все командиры были на местах, связь работала. — Контрбатарейным группам — занять позиции, но огня не открывать. Ждем.

В этот момент в блиндаж вошел запыхавшийся связист и протянул мне радиограмму. Я пробежал глазами по тексту. Шифровка из штаба фронта. Что это? Реакция на очередную провокацию финской военщины или что-то посерьезнее?

Радиограмма гласила: «В связи с провокационным обстрелом территории СССР со стороны Финляндии, войскам Ленинградского военного округа перейти в наступление по всему фронту, с целью разгрома противника».

Что ж. Надо полагать, что политическое прикрытие вступлению вооруженных сил Союза Советских Социалистических Республик в боевые действия на территории Финляндии будет обеспечено. Я посмотрел на часы. 08:20.

— Передать всем подразделениям 7-й армии, стрелковым корпусам и дивизиям, танковым, артиллерийским и авиационным частям, — четко и громко произнес я в наступившей тишине, — начинаем операцию «Стальной клин».

Тот самый миг, ради которого все затевалось, настал. «Стальной клин» пришел в движение. Тишина, зыбкая и неестественная после финского обстрела, продержалась ровно минуту. Потом воздух взорвался.

Это был не просто гром. Это был всесокрушающий ураган из стали и огня. Казалось, само небо обрушилось на землю. Первыми ударили «сталинские кувалды» — 203-мм гаубицы Б-4.

Их снаряды, весом в центнер, с воем, который переходил в оглушительный рев, проносились над нашими головами и обрушивались на линию Маннергейма. Земля содрогнулась, и даже здесь, на КП, мы чувствовали ее дрожь под ногами.

Я стоял у стереотрубы, впиваясь глазницей в губчатую обкладку окуляра. В серой утренней мгле, там, где должен был находиться ДОТ «Поппиус», вставали гигантские фонтаны земли, дыма и осколков скальной породы.

Каждое попадание было похоже на извержение маленького вулкана. Бетонная громадина ДОТа, казавшаяся неприступной, дергалась и вздрагивала под ударами. От нее откалывались куски, выворачивалась арматура.

Пятьдесят три прямых попадания — как мне стало известно позже — методично, с сокрушительной точностью, превращали долговременную огневую точку в груду щебня. Это была не стрельба, это была работа гигантского молота, вбивающего гвоздь в крышку гроба.

К «кувалдам» присоединились 152-мм гаубицы-пушки. Они открыли беглый огонь. Долбили по узлам