Салют - Глория - Raptor

— Интернет, вроде.

— Да, точно. Он самый. Какие хочешь фильмы! Крутейшие фильмы! И даже порнуха, представляешь, в любых объёмах, на любой вкус, — Василий захихикал. — А компьютерные игры! Ты в них вообще играл? Там прямо всё видишь, как бы, своими глазами, только на экране. Стреляешь, сражаешься. Это вообще одуреть! А машины какие сейчас? Сами едут, сами скорость регулируют, тут тебе кондиционер, тут тебе навигатор, руль крутится плавненько-плавненько, и музыка, и хочешь поговорить по телефону — говоришь. Это будущее, Саныч! Это настоящее, наступившее, светлое будущее! И это — никакой не коммунизм. Это капитализм! Настоящий рай. Не то, что нам вдалбливали в советских школах. Всю эту мутотень про марксизм-ленинизм. Оказалось, что правы-то были наши противники с «загнивающего Запада». А мы, дураки, шли не туда, как бараны. Стояли в очередях за сырокопчёной колбасой, дрались за венгерские гарнитуры. И даже не представляли, что жить можно иначе. А теперь, возможностей — море!

— Разве раньше у тебя не было возможностей? — осторожно спросил Нестеренко.

— Ка-ких?!

— Ну ты вон, к примеру, захотел стать космонавтом — и стал.

— А какие ещё были стремления тогда? На завод идти пахать? Или целину осваивать? И сколько можно было заработать на той целине? Космос же давал перспективы. Хотя бы какие-то. Но даже с этими перспективами, какой у меня был «потолок»? Предел мечтаний — купить автомобиль «Волга». Это гнилое корыто, которое по сравнению с иномарками — просто металлолом. Что ещё? Поехать отдыхать в Пицунду? Или в Анапу? Заграница перекрыта. Никуда не выпускали. Зато теперь. Путешествуй сколько душе угодно. Я уже успел съездить на Гоа. Ты не представляешь, какой это был царский отдых! Тебе такого и не снилось. Словно умер и попал на небеса. А вот, погляди… — Василий вынул свой новый смартфон и принялся водить пальцем по экрану. — Ёлки-палки, никак не могу освоить эту технику… Вот… Ага. Вот. Смотри.

Он повернул экран к лицу Александра. Тот присмотрелся. На экране была фотография роскошной блондинки в купальнике. Девушка обладала бюстом четвёртого размера, и, почему-то, неестественно раздутыми губами, словно ужаленными пчелой.

— Симпатичная мадам, — оценил Нестеренко. — А что у неё с губами?

— Это теперь так модно, — убрал смартфон Швецов. — Моя жена. Милана. Девятнадцать лет. Ух, и горячая штучка! А в постели что вытворяет…

— Погоди, а как же Кира? — перебил его удивлённый Александр.

— Кира? А, ты про мою первую? Ну так, Саныч… Ей же за семьдесят перевалило. Ну сам посуди. Ей семьдесят, а мне двадцать пять! Какая тут может быть жизнь? У меня сыну уже пятьдесят. И внуки — мои ровестники. Я конечно помогаю своей бывшей. Она уже божий одуванчик, вся больная. Пенсия — десять тысяч рублей. Почти минимальная. Жила лишь за счёт надбавки, которую ей за меня платили. После того, когда я пропал. Нас же посчитали тогда погибшими. Думали, что станция взорвалась. А теперь, когда я появился, надбавку эту ей убрали, и оставили ту самую несчастную десятку. Ну а я чё? Я же не бессердечная скотина. Помогаю ей. Так что всё у неё в порядке. За неё не переживай. И не смотри на меня так. Можно подумать, что ты, вернувшись к своей старухе, стал бы с ней жить.

— Да, вернусь, и буду с ней жить, — с сердитыми нотками ответил Нестеренко. — Потому что это не старуха. Это моя жена.

— Дело твоё. Некоторые, вон, современные артисты, и со старухами живут. Ну а я свой выбор сделал и не жалею. И раз уж у нас зашёл об этом разговор, то я тебе признаюсь. Сначала не хотел тебя расстраивать. Но теперь думаю, что всё-таки нужно тебе рассказать. Жена твоя умерла. У Кусаинова тоже. Так что вы теперь вдовцы.

— Как умерла? Когда?!

— Пять лет назад ещё. От диабета.

— А Лариса?

— Дочка твоя жива-здорова. В разводе. Живёт одна. Да не грусти, командир… Ну что теперь поделаешь? Вот так судьба с нами распорядилась. Послушай меня. Не глупи. Твоя жизнь не закончилась, а началась заново. И от тебя при этом практически ничего не требуется. Лишь взяться за ум, и вести себя согласно новым веяниям общества. Вот я, например, подошёл к этому вопросу с умом. И смотри как быстро разбогател. Меня включили в совет директоров одного из крупнейших банков. А скоро, очень скоро, я стану депутатом лидирующей фракции в Государственной Думе. Буду заведовать этими… Как сейчас говорят. «Распилами и откатами», хе-хе. Бизнес, понимаешь? Вообще, знаешь, что такое «бизнес»? Это дело. Серьёзное дело. И очень денежное. Сегодня деньги буквально сыплются с неба. Нужно лишь захотеть этого. Приложить хотя бы немного усилий. И вот тебе, пожалуйста. Посмотри на меня? Разве не заметно, как преобразился человек из советского — в нормального? Не веришь мне — выгляни в окно. Посмотри, сколько там крутых машин! Не протолкнуться от них. Все дворы забиты, все улицы. А посмотри, в какие шмотки одеваются люди. Все в импортной джинсе, в фирменных кроссовках. Не наша говённая фабрика «Скороход». А высший писк моды. Всё блестит и сияет! Небоскрёбы, как в Америке. Рестораны, кинотеатры, торговые центры. В магазинах навалом жратвы. Сотни сортов колбасы!

— Вся эта колбаса мясом не пахнет. И похожа одна на другую — не отличишь, — тихо произнёс Нестеренко. — А когда мы по улице ехали, к нам подходили люди, и просили милостыню.

— Алкаши, — отмахнулся Василий. — В Союзе они тоже были. Но в Союзе этих дармоедов тянули за уши, давали им всё бесплатно, нянчились с ними. Помогали. А они керосинили в своё удовольствие. Теперь такого нет. Теперь если ты лодырь и алкоголик — то чёрта с два ты получишь, пока за ум не возьмёшься, и работать не пойдёшь. Не хочешь работать — ходи, побирайся. Это называется «бомж». В СССР «бомж» называли всяких цыган и хиппов, у которых был такой стиль жизни. А сейчас бомжи — это та самая алкашня. Вонючие дегенераты. Нынче жизнь такая, Саныч. Нынче свобода. Никто тебя не будет упрашивать стать человеком. Хочешь быть животным — будь. Твоё право. А если в люди хочешь — то пожалуйста, все дороги открыты!

— И что же для этого нужно? Чтобы стать человеком, — взглянул на него Нестеренко.

— Работать головой. Прежде всего, выступить с решительными заявлениями, осуждающими прошлое. Покаяться в его преступлениях над человечностью. Ну и самому при этом, не забыть высказать сопричастность, дабы не обвинили в соучастии. Я, например, признался,