Каторжник - Дмитрий Шимохин

Да-а-а-а… Интересная идея. Свой свечной заводик… э-э-э… то есть свой майдан прямо на каторге!

— Поешь ты красиво, — скептически протянул я. — Только как это устроить-то? Где товар брать, как в барак проносить, где хранить, да так чтобы не сперли? Лопатой деньги грести всякий хочет, но кто и как все устраивать-то будет?

— Ой, ну шо ви такое говорите, лопатой! Это ж так некультурно! — обиделся Изя. — Конечно, один я не потяну. Мне нужны компаньоны! Партнеры, так сказать, надежные и проверенные! То есть вы! — Он обвел нас сияющим взглядом. — И, само собой, нужен капитал. Маленький такой, скромный. Без денег, как говорит русская пословица, даже блоха не чихнет! У меня кой-чего имеется за душой, но, если и ви, уважаемые господа, таки немножечко вложитесь в наше общее светлое будущее — будет просто песня!

— И где ж мы тебе капитал наскребем? Последние портки продадим? — буркнул задумчиво Фомич, почесывая затылок.

— А вот! — Изя торжествующе ткнул пальцем в сторону сонных домишек Енисейска. — Начать можно прямо здесь и сейчас! Городишко — да, дыра дырой, но народец-то крутится! Купчишки, охотнички… Можно кой-чем разжиться за копейки, шоб потом в Нерчинске толкнуть за рубли! Карты, кости игральные — святое дело! Водочки бы пару бочонков — ведь мы таки знаем, чего жаждет душа честного каторжанина! Ой, да та же соль — она же просто уйдет по весу золота! Тканюшки какой завалящей, иголок ржавых, ниток гнилых… Чаю! Чаю побольше! Без чая русский человек не живет, а только существует! Опять же, — тут Изя хитро прищурился на Фомича, — злые языки болтают, шо кое у кого из уважаемых арестантов уже имеется изрядный капитал…

— Брешут злые языки! — отрезал Фомич, вдруг покраснев по самую лысину. — Да и, опять же, ну куды ты все энто богатство запихнешь? За пазуху?

— Ша! Я вас умоляю, не делайте мне грустно! — отмахнулся Изя. — Все схвачено, за все заплачено! Третьего дня я имел-таки разговор по душам с нашим унтером, мусье Томилиным. Золотой человек! Понимает все с полуслова, не то что, скажем, вы, уважаемые господа арестанты! Нет, ну, может, и не золотой, но точно посеребренный и очень сговорчивый! Смею предположить, за пару «катеринок» он охотно продаст родную мать, а всего за одну «беленькую» охотно выделит нам уголок в одной из кибиток. И даже приставит солдатика надзирать за хабаром. Не отберет и не расскажет. Главное — вовремя «благодарность» в карман ему класть!

Мы переглянулись.

Идея все еще попахивала авантюрой, но… черт возьми, а что нам терять, кроме своих цепей? Я покосился на Фомича.

— Есть такое дело, — задумчиво подтвердил тот.

— Торгуют на Нерчинском помаленьку. Майдан свой имеют, товар прячут… Рисково, но ежели с охфицерами столковаться, никто нас и пальцем не тронет. А торг, он и есть торг. Копеечка к копеечке, вот те и рубль!

— А как же… свои? — подал голос Сафар, внимательно следя за Изей. — Там ведь, в Нерчинске, наверняка уже есть такие, — он на секунду замешкался, подбирая слово, — торговцы. И непростые небось. Они нас с распростертыми объятиями встретят?

— А вот это называется модным словом — конкуренция! — просиял Изя. — Торговля, она, как женщина, любит смелых! А если кто-то из этих… старожилов будет иметь неосторожность выразить недовольство нашим скромным предприятием… Ну, тут уж придется вести диалог! — Он снова выразительно посмотрел на меня. — Если шо, наш уважаемый Подкидыш, как человек интеллигентный, всегда может тактично объяснить людям за нас. Ну там… полешком по голове… или еще каким веским аргументом… Во время такой плодотворной дискуссии, шоб ви знали, иногда случается, шо капитал конкурента… э-э-э… переходит в более надежные руки! И станем мы тогда не просто какими-то майданщиками, а самыми главными, самыми жирными, самыми уважаемыми жабами на всем этом каторжном болоте!

— Я не хочу быть жабой, — вдруг серьезно и с неподдельным возмущением прогудел Тит.

Последовала немая сцена. А потом мы все, включая Изю, прыснули со смеху. Фомич закашлялся, Сафар впервые за долгое время улыбнулся во весь рот. Тит недоуменно смотрел на нас своими честными глазами, не понимая, что смешного в том, чтобы быть жабой.

— Ой, Тит, золотой ты человек! — отсмеявшись, воскликнул Изя. — Таки с тобой мы точно не пропадем! Ну что, господа, по рукам? Создадим наш маленький нерчинский гешефт?

И тут все посмотрели на меня. То ли разрешения спрашивали, то ли совета… Я пожал плечами с видом «да почему бы и нет».

— Ладно! — посуровев, произнес Фомич, оборачиваясь к нашему негоцианту. — Так и быть, войду в кумпанство. Да только гляди у меня, выкрест: если деньги мои пропадут…

А я задумался, в том числе о том, как это можно использовать. Например, повременить с побегом. Обрасти там жирком, заиметь нужны вещи для долгого путешествия, а там и смазывать лыжи. Были, конечно, у этой идеи и свои минусы, возвращаться придется дольше, да и неизвестно, что может произойти в будущем.

Вместе с Фомичом решили скинуться по десятке целковых, да и остальные вложились кто сколько мог, а там и Зосим-Изя добавил свои кровные, и вышло целых тридцать пять рублей и двадцать восемь копеек.

По закупке решили повременить и покупать товар в Иркутске, до которого нам еще предстояло добраться. Город там больше и выбор, соответственно, тоже, да и на транспортировке сэкономим. Правда кой какую мелочовку купили и в Енисейке у местных умельцев, а именно пару комплектов игральных костей, причем не очень дорого, по десять копеек за комплект.

Перед отправкой нас всех прогнали через баню. А все вещи, кроме кожаной обуви, пришлось сдавать в прожарку, так как у многих были вши. За отсутствием тюремного парикмахера мы не смогли постричься, снять щетину с лиц. Такими же обросшими, как и приехали, вернулись после бани.

И на следующий день нас снова погнали по этапу в Иркутск, путь не отличался от предыдущих.

В Иркутске нас настигла удивительная новость: оказалось, нерчинский завод, где, как предполагалось, мы и будем отбывать каторгу, закрыт, и теперь мы пойдем намного дальше Нерчинска — куда-то на северо-восток Забайкалья, на реку Кара.

Узнали мы это сидельцев иркутского Тюремного замка, причем все они по этому поводу были просто в трауре.

— Худо