Грим - Анастасия Худякова

Ульф едва заметно перемещался по комнате. Он подошел ближе и сел во второе кресло напротив. Роман глубоко задумался, упершись локтем в подлокотник и прижав указательный и средний пальцы к губам. Он не ожидал таких рассуждений от этого человека, напускавшего на себя вид легкой, небрежной наивности. Он в принципе ни от кого такого не ожидал, потому что давно привык, что люди думают не так, как он сам.

– А как насчет скорби? Она тоже выдумана?

– Отчасти, – кивнул Ульф. – Давайте разберемся, копнув глубже. Почему люди страдают и убиваются, потеряв родных? Им больно, да. Но главная причина не в этом. Во-первых, они жалеют себя. А во-вторых, жалеют ушедшего. Потому что думают, что его бесценная жизнь внезапно оборвалась и канула в небытие. Они строят теории рая и ада, перерождения, даже других миров, но в одном-единственном всегда сходятся: бедный, бедный Джон Доу. Но с чего вообще мы взяли, что тому, кто умер, хуже всех? Почему в своем святом тщеславии богов люди уверены в том, что жизнь на земле – единственно правильная и хорошая, а то, что будет после, – лишь призрачная тень, отголосок, иллюзия? Может быть, все как раз наоборот? Может быть, этот переход – благо, и смерти стоит не бояться, но принимать с умиротворением и готовностью? Именно люди придумали рай, но они же придумали и ад. Люди придумали мораль и правила, придумали святых и грешников, придумали ангелов и демонов, придумали тех, кто будет вознагражден за добродетели и невинность, и тех, кто поплатится за потворствование своим желаниям. Они придумали, что жертвенность – это хорошо, а забота о себе – плохо, что хорошо отдавать и плохо – брать. Придумали, что черное – это черное, а белое – это белое. Придумали, что плохо быть умным и хорошо быть таким, как все, потому что плохо, когда ты не подчиняешься, но хорошо, когда становишься безликим и позволяешь другим думать за тебя. Люди, придумавшие богов и святых, так вдохновились своей фантазией, так заигрались в «угадайку», что ослепли от своих же «интеллектуальных вспышек», хотя успели возвести себя в ранг богов, самых удачных и любимых. Но что будет, если миром начнут управлять слепые боги? Ответьте на вопрос, и вы поймете, куда приведет себя человечество.

– Осторожнее. За такие идеи вас может запросто отвергнуть любое общество.

– И хорошо. Если мои идеи не примут, то зачем мне такое общество?

Роман долго смотрел в камин. Так долго, что потерял счет времени и несколько раз моргнул, прогоняя задумчивость.

– И вы так просто говорите обо всем этом? То есть вас ведь наверняка не раз ругали и отталкивали за такие взгляды.

– Конечно. Ну и что?

– Вы и не пытаетесь вписаться, – удивленно размышлял Роман, по-прежнему глядя на тлеющий огонь, как будто говорил сам с собой.

– Я не лгу.

– Что, никогда? Не верю.

– Почему?

– Так не бывает. Все лгут.

– Я – нет. Как и вы.

– Вы меня не знаете. Как вы можете судить?

– Я чувствую все немного острее… других. Я точно знаю, когда мне лгут, когда притворяются или жульничают. И потом, у лжи особый запах.

– И чем пахнет ложь?

Ульф втянул носом воздух и ненадолго прикрыл глаза. Его руки расслабленно лежали на подлокотниках кресла ладонями вниз, а голова была слегка откинута назад, как будто так он мог лучше разглядеть своего собеседника. Он открыл глаза и ответил:

– Поденкой.

– Разве у маленькой бабочки есть запах?

– У всего на свете есть свой запах.

– Почему же у лжи и поденки он одинаков?

– Поденка приходит в этот мир через сложный процесс линьки и развития, но живет в итоге всего день, не имея при том даже пищеварительного тракта. Это обман самой жизни. Разве может что-то тягаться с этим? Она есть как форма, но жизни ее не существует, потому что нет ничего, что делало бы ее по-настоящему живой. Ложь умеет казаться прекрасной. Парит над миром, блестя прозрачными крыльями и пуская блики по воде.

Роман вспомнил об остывшем кофе. Взял чашку, встал и подошел к роялю. Ульф смотрел то на него, то по сторонам. Он выглядел по-домашнему растрепанным, и любому другому это придало бы неряшливый вид. Но Ульфу перекошенный воротничок рубашки, расстегнутая жилетка и рассыпавшиеся волосы шли, и, казалось, причеши его и надень галстук – все испортишь и приведешь в нелепый вид.

– Так зачем вы убили учителя?

Роман не повернул головы, и внешне его лицо не приняло никакого выражения. Однако он застыл, остолбенел, так и не успев донести чашку с кофе до рта.

– Что вы сказали?

– Ну бросьте! С вами играть в скучнейшее «меня не поймаешь» у меня совсем нет желания. К тому же я не осуждаю. Просто любопытно. Никак не могу понять причину.

Роман ответил не сразу, но Ульф хотя бы добился того, что тот посмотрел на него. Он поставил чашку на рояль и обернулся.

– Как вы узнали?

– Вы сказали сами.

– Что за ерунда? Как? Вы что, какой-нибудь частный детектив под прикрытием? Что ж, это хотя бы как-то все объяснило.

– Вот это уже обидно!

– Объяснитесь.

– Я никакой не детектив. Как вам такое в голову пришло? Я настолько плохо выгляжу? – От возмущения Ульф вскинул руки ладонями вверх, выгнул левую бровь.

– Как вы узнали? – Роман отчеканил каждое слово. Ему хотелось подбежать и сдавить горло человека напротив и держать, пока оно более будет не способно прохрипеть ни звука. Он удерживал себя на месте с огромным трудом, с удивлением замечая, что почти не пытался оправдаться или хотя бы прикинуться непонимающим. Интуитивно Роман понимал, что в этом нет никакого смысла.

– Вы сказали, правда же! На будущее – будьте осторожнее со словами. И замечаниями.

Роман выжидал.

– Когда я спросил про мертвого учителя, я сказал, что его обнаружили в собственном доме, это было во всех новостях. Но нигде и никогда в сводках не упоминалось о том, что его обнаружили в спальне.

– Кто вы такой?

– Я вам не друг. Но я точно и не ваш враг. Вообще-то вы тут совершенно ни при чем, я никому не друг. Мое положение этого не позволяет. Но здесь я исключительно из любопытства. И немножко – тщеславия. Совсем чуть-чуть.

– Я не об этом спрашивал.

– На ваш вопрос я пока ответить