Рай-отдел - Юрий Павлович Валин

— Чего ж не поговорить, — согласилась межпространственная. — Умный ты больно, догадливый. На место прибудем, там особо не болтай.

— Ох, и брехло ты, Лоудка, — махнул рукой Яков.

— Не верит, — ухмыльнулась тетка. — Я его с собой забираю, а он кокетничает, как балерунка из Большого.

— Куда забираешь? — с замершим сердцем прошептал Иван.

— Не охеревай, малый. Не в смерть его утяну, — разулыбалась сомнительная оборотень. — Места поспокойнее найдутся.

— Я согласья не давал, — напомнил Яков.

— А чего тебе? — пожала плечами бабенка. — Терять-то нечего. Рискни.

— То верно, — кашлянул старик. — Терять нечего. Вот здесь и сдохну. Я этих, — он кивнул на окно, — ненавижу до судорог.

Ненависть была так осязаема, что хоть задохнись. Как книгу читаешь. Поганую книгу. Двое детей… совсем крохи… еще в младенчестве богу души отдали… жена… эта недавно… меньше года. Чахотка… Фабрика… не легкие у тамошних рабочих, а черные лохмотья в груди…

— Жизнь, она с прыжками бывает, — уже без улыбки вздохнула Лоудка. — Ничего, тут все просто: или выживешь, или нет. Может, еще отплюешься. Но у нас по любому и помирать веселее, вот увидишь.

— А чего у вас там? — не выдержал Иван.

— Да если попросту, так вполне обычно у нас. Море, солнце, слякоти куда поменьше. Крым на открытках видел? Вот у нас очень похоже, только попросторнее. Да что рассказывать? Яков и так увидит, а тебе оно и не нужно, — фальшивая финляндка выцарапала из-под своего бока книжонку, раскрыла наугад: — «Содрогаясь, с колотящимся сердцем, Серафима бежала к беседке у пруда. Прочь! Прочь, от этого бесчестного человека! Из последних сил несчастная сбежала по ступенькам к непроницаемо черной воде…» — во, жизненная история. И со мной такое случалось…

— Ох, и болтун ты, товарищ Лоудка, — улыбаясь, сказал Яков.

— Недоверие есть последствие ужасающих социальных условий труда и быта периода недоразвитого капитализма, — укоризненно поведала слушателям образованная Лоудмила.

На площади громыхнуло — в оконных рамах зазвенели остатки стекол.

— Начали, шмондюки внеутробные, — межпространственная подпольщица подскочила. — Я к комитетчикам. Держимся, товарищи!

Снизу и со двора донеслись вопли перепуганных типографских жителей…

…Продержались больше часа… Беляки — в смысле не белогвардейцы, конечно, а еще дореволюционная царская военщина — на рожон не лезли, предпочитая густо обстреливать окна и изредка палить из пушки. Десяток оставшихся на этаже дружинников отвечали, уже не жалея патронов. Конечно, все огромное строение защитить было невозможно, но каратели пробираться во двор пока не рисковали. Кто-то из царских смельчаков вознамерился подкрасться сбоку, их отпугнули бомбами. Вот этих штуковин Иван побаивался — это же не правильные гранаты, а самоделки, тут не знаешь, когда рванет. Ладно, живому человеку — помрет, да и все. А вот керсту с оторванной рукой вообще непонятно что делать и как существовать.

Треть бомб действительно не взорвалась, но солдаты дали деру. «Пулеметчики» врезали им в спину залпом…

— Кажись, всё, — два патрона у нас, лучше стрелкам их отдадим.

— Не надо никому отдавать, — возразила возникшая меж станков Лоудмила. — В нашем дело главное — вовремя сорваться с крючка. Собирайтесь, переносим центр революционной борьбы в иное место…

Разбирая свой убийственный механизм, пулеметчики косились на деятельную финляндку: та озабоченно отсчитывала купюры, вручала деньги последним защитникам типографской цитадели.

— Давай, ноги в руки, облавы будут злые. Рекомендую в заграницу рвануть, отсидеться. Будут у нас еще решающие победы, но попозже…

В покупательной способности дореволюционных денег Иван разбирался так себе, но, похоже, суммы мелькали приличные.

Бойцы исчезали на темной, заваленной истоптанной бумагой лестнице. Лоудмила отслюнила бумажек последнему бойцу, мельком глянула в сторону пулеметчиков:

— Вам, я так понимаю, финансы без надобности?

Яков махнул рукой:

— Мне-то к чему, я уж и барахло соседям даром раздал.

Межпространственная сунула оставшийся ком денег уходящему стрелку:

— Попутного ветра, товарищ. Не попадись, а то разочаруешь комитет. И стрелялку оставь, выдаст…

Дружинник с силой бахнул винтовку об станину станка и сгинул…

И за окном было тихо, да и типография будто враз вымерла.

— Слышь, а ты ведь определенно не от комитета, — задумчиво сказал Яков. — Там сроду таких деньжищ не водилось.

— Это у тебя жадность вдруг заплескалась или от безделья в подозрительность ударился? — пробормотала хваткая баба, озираясь. — Комитеты случаются разные, наш дальний, особо законспирированный. Мы не какие-нибудь мелочные монетаристы, издавна решительно боремся с дензнаками. И продолжим бороться! Вы мне голову не морочьте. Свечную лавку на Малой Ордынке знаете? Ждите там рядом. Яшу я заберу, а тебе, Ивань, совет дам.

— Ценный совет-то? — не удержался керст.

— Валите отсюда, а то поджопник, а не совет словишь, — рассердилась комитетчица. — Драпайте! Чтоб осторожно и без опозданьев…

Когда перебегали двор, с площади застучали выстрелы — вновь взялись портить фасад трусливые царские солдаты.

— Вот сыплют и сыплют, что значит полные арсеналы, — с досадой сказал Ванька. — Эх, а ведь почти выгорело дело у нашего восстания. Еще бы чуть-чуть, нам бы вокзал и Кремль взять…

— А я не особо верил, — хрипло дыша, признался Яков. — Просто мочи терпеть больше нет. Что той жизни у меня осталось? Неужто и подыхать в мастерской как псу? Чахотка, она, зараза, долгая пытка.

— Ничего, вот увезет тебя финляндка, хоть мир посмотришь. Да и климат для лечения легких имеет большое значение.

— Ты что, веришь ей? — сплюнул пулеметчик. — Сказочница она.

— Да не совсем, — замялся керст. — Но в любом разе надо нам ускользнуть, пока за жабры не взяли…

Не вышло проскочить. Имелись у Ваньки предчувствия, что не нужно через Малый Болвановский идти, да только Яков и так через