Пауки и иерархи (Рейн 6) - Валерия Веденеева

этера уровня иртос, каковых в Империи не рождалось уже несколько поколений, приходит в Обитель именно тогда, когда положение моего наследника висит на волоске, а я уже сломал голову, пытаясь решить, как ему лучше помочь! И этот носитель дара тут же выказывает полную готовность выступить на стороне моего да-вира, даже рискуя жизнью, и все ради некоей абстрактной идеи улучшить Церковь и тем самым помочь Империи.

— Это не абстрактная идея, — не выдержал я.

— Юношеский идеализм — вещь замечательная, — сказал Таллис снисходительно. — И смотри, я даже не против — улучшайте! Только аккуратно, не сломайте себе чего важного в процессе.

Не удержавшись, я фыркнул.

— Постараемся. Значит вы, оказывается, меня с самого начала подозревали в…

— Нет-нет, ни в коем случае. Вовсе не с самого начала. Лишь когда Теаган начал миловать преступников, частицы мозаики сложились у меня в голове… То есть, мне показалось, что сложились — но раз Теаган настоящий, то и ты вовсе не коварный кукловод его двойника.

Не знаю, что в этот момент отразило мое лицо, но Таллис, глядя на меня, рассмеялся в голос.

— Ладно-ладно, прости уж старика… Кстати, а знаешь, как Теаган объяснил мне свой новый подход к вынесению приговоров? Пользой! Мол, сейчас он решает, где и как обвиняемые смогут принести пользу человечеству, и строит приговор таким образом, чтобы дать этим осужденным еще и мотивацию стараться изо всех сил. Забавно, правда?

Отчего-то мне это забавным не показалось.

Улыбка с лица верховного иерарха исчезла, взгляд стал холодным и острым.

— Я только не понимаю, как тебе удалось за несколько дней заставить Теагана настолько резко изменить свои взгляды?

— Почему обязательно я? Он ведь сам побывал под судом, а потом находился в ссылке — такие вещи меняют людей, — возразил я. Не нравилась мне подозрительность во взгляде Таллиса.

— Меняют, — кивнул тот. — И я бы даже с тобой согласился, если бы сегодняшний суд стал первым после его возвращения. Только он не первый, он уже четвертый, и во время предыдущих трех Теаган судил даже более сурово, чем до ссылки. Ну же, Рейн, поделись секретом. А то, хотя я уже столько лет являюсь наставником Теагана, но так кардинально влиять на него не могу.

У меня промелькнуло искушение сказать что-то вроде: «Ну еще бы! Ведь вам не приходили видения его будущей смерти, к которой приведут его собственные решения. Видения о том, как он будет умирать в луже своей крови в центре этого самого зала, и как его кровь превратит Обитель в руины».

Хотя нет, искушение не просто промелькнуло! Я поймал себя уже в последний момент, когда открыл рот, чтобы высказать именно это!

Что за…

Это была такая магия? Но на ментальное давление странное искушение нисколько не походило.

— Мы говорили о главных заповедях, — сказал я, с усилием перенаправляя свои слова в другое русло. — О выживании и процветании человечества. И о том, что именно для этих целей надо использовать жизни преступников.

— О заповедях, значит, — Таллис покивал. — Ну да, и моего да-вира сразу проняло. Конечно-конечно.

Что ж он такой недоверчивый-то!

Так, нужно было отвести его подозрения. Но как это сделать?

— Вы сами упомянули, что носитель дара этера уровня иртос не рождался несколько поколений — так почему вы оцениваете мою способность убеждать будто принадлежащую обычному человеку? — сказал я своим самым уверенным тоном.

— А ты больше, чем обычный человек? — Таллис прищурился.

— Подождите и сами увидите.

— М-да, — протянул Таллис непонятным тоном. — Ну давай тогда подождем и увидим.

Глава 17

Краем глаза я уловил какой-то блеск и повернул голову. К выходу из зала скользила Благая Сестра — не та, которая участвовала в суде, а одна из свиты Данты — а блик давало что-то, что она сжимала в руке.

Я перевел взгляд на Данту, задавшись вопросом, куда и зачем она отправила свою прислужницу…

А потом неожиданно осознал то, что должен был осознать уже давно, и резко развернулся к Таллису.

— Все время, пока мы говорили — что если кто-то использовал магию, чтобы нас подслушать?

— Поздно же ты спохватился, — отозвался Таллис невозмутимо и постучал указательным пальцем правой руки по крупному синему камню перстня на левой. — Я активировал защиту едва мы сюда зашли. Уже на расстоянии двух футов никто не только ничего не услышит, но даже не сможет прочитать наши слова по движению губ.

Я кивнул, про себя поражаясь тому, что действительно спохватился настолько поздно. Это было совсем на меня не похоже… Как не похоже было искушение сломать все планы и бездумно ляпнуть о своем видении…

Хм…

А с другой стороны, чего еще я ожидал от верховного иерарха Церкви? Что он никак не попытается на меня надавить? Меня проверить? Тут надо сказать спасибо, что не отправил в гости к братьям Вопрошающим… Хотя нет, так поступить он не мог — ему нужна была моя лояльность Теагану, а допрос под ментальным воздействием ее развитию не сильно способствует.

Дверь открылась.

Я наблюдал, как Сантори ввели в зал, как усадили, как на его запястьях защелкнулись зажимы. О неудавшейся попытке самоубийства напоминали только ярко-красный шрам на его шее и нездоровая бледность лица. Похоже, он пытался перерезать себе горло, но немного не успел.

Теаган заговорил не сразу. Сперва какое-то время разглядывал Сантори с презрением, которое пробивалось даже сквозь маску бесстрастного судьи.

— Сын людей Сантори, ты знаешь свою вину. Признаешь ли ты, что намеренно осквернил храм Пресветлой Хеймы грехом похоти и исказил образ богини?

— Признаю, — ответил тот едва слышно, глядя в пол. От холеной самоуверенности, которую я видел всего несколько дней назад, ничего не осталось.

— Есть ли у тебя оправдание своим поступкам?

Сантори покачал головой.

— Есть ли у тебя хотя бы объяснение?

Сантори молчал.

Теаган повернулся к человеку в алой мантии.

— Брат Вопрошающий?

Странно, подумалось мне, жрецы ведь не поддаются ментальному допросу, это я хорошо помнил. Так к чему он тут?

Вопрошающий поклонился.

— Следуя уложениям, я допросил под ментальным давлением всех слуг и домочадцев сына людей Сантори. Никто из них не участвовал в его преступлениях и не знал о них, однако из их отрывистых наблюдений мне удалось составить портрет душевной порчи, его постигшей. Сыном людей