Денарий кесаря - Анатолий Федорович Дроздов

Назавтра, увидев за завтраком сириек, отец поднял бровь, но промолчал. Затем отозвал в сторонку Акима, о чем-то коротко переговорил с ним и вручил кошелек. Аким в свою очередь поговорил с Лейлой и кликнул Афинодора. Тот убежал, но вскоре вернулся с третьей танцовщицей (ее звали Зухра). К вечеру рабы принесли вещи сириек, и наш дом наполнился женскими голосами. Все сразу повеселели — даже рабы.

Очень скоро мы узнали настоящую причину появления сириек в Риме. Они были в свите вождя племени, явившегося в столицу искать покровительства и защиты. Неизвестно, кто дал вождю такой совет, вполне возможно, что недруги. В Риме вождя немедленно обвинили в организации набегов на римские селения (такой грех водился за предводителями всех племен) и казнили по приговору сената. Двор разбежался, танцовщицы оказались одни в чужом городе. Для возвращения домой не было денег, да и возвращаться было некуда: сириек забрали из семей совсем маленькими, росли они и при дворе, и ничего кроме услаждения вождя делать не умели. Выслушав эту горькую историю, отец задумался и в один из вечеров привел с собой немолодого, толстого мужчину, который оказался управителем известного театра. Гость попросил сириек станцевать. После их кружения вокруг стола, он покачал головой:

— В Риме тысячи женщин танцуют лучше!

Управитель хотел встать, но Аким попросил его задержаться. Он о чем-то поговорил с Лейлой, та сначала энергично закрутила головой, но затем, подумав, кивнула. Сирийки ушли, но вскоре явились снова. Их встретил единодушный вздох восхищения. На танцовщицах были только набедренные повязки, их ноги и руки украшали большие браслеты с колокольчиками. Лейла к тому же держала тамбурин.

Мариам и Зухра встали рядом, Лейла ударила в туго натянутую кожу. По телам сириек словно пробежала волна, их бедра пришли в движение, руки взмыли над головой, от чего груди женщин задорно тряхнули сосками… Перезвон колокольчиков сопровождал каждое движение танцовщиц, казалось, это звенели, радуясь жизни, сами их тела. Бедра сириек вращались все быстрее и быстрее, их ноги и руки изображали вихрь, а их животы, мягкие, округлые, колыхались волнообразно, пробуждая непреодолимое желание. Тамбурин бил все отчаянней, побуждаемые ритмом женщины уже не танцевали, а плясали, высоко вскидывая ноги, и в пляске этой было нечто дикое и в то же время завораживающее. Я бросил взгляд на управителя — он смотрел, приоткрыв рот. Тамбурин уже не стучал — рокотал, Мариам и Зухра внезапно сорвали с себя влажные от пота набедренные повязки и накрыли им головы — мою и гостя. Я едва не задохнулся от овладевшего мной непреодолимого желания. У гостя, когда он сдернул повязку, глаза были по яблоку. К счастью для меня, сирийки убежали.

— Так они танцевали перед своим вождем, — пояснил Аким, хитровато поглядывая на нас. — У старого разбойника только так пробуждалась мужская сила. Лейла рассказала мне, ну и показала разок…

— Беру! — хрипло сказал гость, все еще комкая в руках набедренную повязку Зухры. — Мне нужны танцовщицы — заполнять перерыв между спектаклями, но такое, конечно, со сцены не покажешь. Будут плясать в домусах, по заказу. Четыре сестерция в день каждой, стол и квартира бесплатны!

— А одежда?

— Одежда тоже. Не волнуйтесь, скоро у них будет не только лучшая в Риме одежда, но полные руки золота!

— Откуда? — поинтересовался Аким.

— От поклонников, — пожал плечами гость. — Ты думаешь, они долго будут одиноки?

Внезапно старик осекся и виновато посмотрел на отца.

— Извини, сенатор! Я забылся…

— Мы скоро уезжаем, — спокойно ответил отец. — Я говорил тебе.

— Как только ты отошлешь их… — Управитель осторожно положил набедренную повязку Лейлы на стол. — Я видел, как это происходит, много раз. У женщин появятся поклонники, начнут задаривать их, старики будут соперничать с молодыми… Если боги будут милостивы, они протанцуют у меня полгода. Но, думаю, только до лета. Потом они переберутся в богатые дома и будут вертеть мужчинами, как женщины это умеют. О боги! Почему они не рабыни? Я заплатил бы пять тысяч сестерциев за каждую!

Старик еще раз вздохнул, попрощался и вышел. Мы продолжили ужин. Сирийки, когда Аким сообщил им о решении гостя, не утаив сладостных перспектив, пришли в восторг. Они принялись нас целовать прямо за столом, причем, так крепко, что ужин пришлось прервать…

Хотя управителя театра привел отец, сирийки были уверены, что их будущее устроил Аким. Они дружно расцветали при его появлении, норовили при каждом удобном случае обнять и поцеловать; в бессильной ревности я смотрел, как это делает Мариам. Отец относился к проявлением женских чувств спокойно, но на дружбу гостя с рабами смотрел хмуро.

— Почему ты так ласков с рабами? — спросил он однажды. — Ты высокого рода, воин, неужели считаешь их ровней?

Аким улыбнулся:

— В нашей земле нет рабов.

— Как? — изумился отец. — Кто же готовит вам пищу, шьет одежду, убирает дом?

— Бедные делают это сами, богатые нанимают работников.

— Вы никогда не знали рабства?

— Знали. Много веков.

— Почему отменили?

— Рабы восстали. Помнишь Спартака?

— Странно, что ты знаешь! — удивился отец. — В Риме не любят его вспоминать.

— Мы учим вашу историю. Наш Спартак победил.

— Легионы не смогли справиться?

— Большая часть войска перешла на сторону рабов. Солдаты устали от войны, им пообещали им мир и землю.

— Что было потом?

— Смута, кровь, много крови. Тысячи представителей богатых родов — те, кто не перешел на сторону новой власти, были казнены. Затем пришел голод — бывшие рабы не умели управлять. Страной правили поочередно диктаторы… Так длилось свыше семидесяти лет… — Аким говорил неохотно, чувствовалось, что ему это неприятно.

Отец кивнул, и больше гостя ни о чем не спрашивал.

Глава 8

Как я упоминал, в Риме жили мои родственники по бабушке — многочисленные потомки сенатора Пульхра. Пребывание под судом и последующая неопределенность нашего положения заставили отца не искать с ними встреч, но родственники сами нашлись. Как-то отец повел меня в родовую усыпальницу Пульхров — к месту упокоения бабушки. Мы возложили венок к статуе Пульхерии, украшавшей ее надгробие. Чувствуя вину перед безвременно умершей женой, Марк Корнелий Назон не поскупился и нанял хорошего скульптора. Тот изваял Пульхерию сидящей, одна рука ее лежала на коленях, а другая повисла — как будто жизнь только что оставила ее. Неуловимый переход из бытия к смерти был запечатлен на печальном лице бабушки; красота его пробуждала в сердце скорбь и жалость. По обычаю скульптуры умерших