Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

своим незримым присутствием давал ей уверенность в его любви к ней, про маму, которая просто была с отцом рядом, не требуя ничего взамен, потому что именно так она понимала любовь. Про свои чувства к брату, с которым очень хотела познакомиться, но дурацкая гордость и глупая детская ревность и обида не давали ей этого сделать. И про то, что он, Павел, не смеет осуждать их отца, потому что сам ничем не лучше, и потому что это — его отец, который ради своего сына пожертвовал своим счастьем. Она говорила, сначала медленно подбирая слова, потом всё больше и больше горячась, нервничая, путаясь и невольно удивляясь, сколько оказываться эмоций и невысказанных слов хранилось в её душе.

Анна внимательно слушала, и на её неподвижном лице невозможно было прочитать, что она чувствует. Но всё равно отчего-то Маруся знала — эта женщина ей сопереживает, она её понимает. Понимает, как никто другой, потому что, в этом не было никаких сомнений, Анна любит её брата.

— Да, вот это дела, — наконец, произнесла Анна, после того как поток слов иссяк, и Маруся устало присела на свою кровать. — И что же ты теперь будешь делать? Ты скажешь ему?

— Я не знаю, — выдохнула Маруся. Она и вправду не знала. — Просто… зачем?

— Это же всё равно всплывёт, не сегодня, так завтра. Твоя фамилия и отчество.

— Отчество моё он всё равно не запомнил, — буркнула Маруся, выплеснув вместе со словами детскую обиду.

Анна улыбнулась.

— Знаешь, Пашка всегда был… таким, немного непонятливым, что ли. Не чёрствым, нет. Просто тугодумом, когда дело касалось чувств. Я тоже сначала на него злилась, а потом… потом просто приняла, как данность. На самом деле он очень хороший. И способен на сильные чувства, хоть и выглядит иногда таким дундуком. У него же есть дочь, Ника, замечательная девочка, ей семнадцать. Ты себе не представляешь, как он её любит. Тебе обязательно надо будет с ней познакомиться, потом, когда всё это закончится. Она же твоя племянница. Да и моя тоже. Так что мы, где-то даже родственницы.

— Как это? — удивилась Маруся. — Его дочь — твоя племянница?

— Павел был женат на моей сестре, Лизе. Она умерла.

— Погоди, но я думала, что у вас с ним… что ты с моим братом. Вы же только что тут…

Маруся никак не могла понять. Да, она слышала, что её брат был женат, и что там была какая-то трагедия, сплетни по Башне ходили, но в них Маруся не особо верила — люди вечно выдумывают всякое особенно о тех, до кого так трудно дотянуться.

— Это очень долгая история, — проговорила Анна. — Я даже не знаю, сможет ли кто-то её понять, я и сама во всем запуталась. А, впрочем, что теперь…

Анна замолчала, и Маруся на какой-то миг испугалась, что она больше ничего не скажет, но Анна, оттолкнувшись от своего молчания, заговорила. Она не рассказывала — она пересказывала свою жизнь, действительно очень нелёгкую, запутанную, и Маруся вдруг поняла, что Анна говорит об этом в первый раз в своей жизни, и говорит не кому-то, а ей, Марусе.

Это было очень странно. Они только что познакомились. Совсем ничего не знали друг о друге, и в общем-то обе не принадлежали к людям, кто вываливает всю подноготную на первого встречного. Сама Маруся, хоть и была общительной, но близко к себе никого не подпускала, и даже с подружками были темы, которые она всегда оберегала, обходила стороной. А Анна так долго прятала внутрь себя слова и эмоции, что, казалось, уже просто не знала, как их оттуда достать. Но внезапно всё изменилось, и слова, так долго сдерживаемые, полились сами собой, и боль, и вина, и обида выходили вместе с этими словами и таяли в ночном воздухе маленькой душной комнаты.

Рассказ Анны потряс Марусю. До глубины души. Она словно сама прожила вместе с Анной всю её жизнь. Бегала по коридорам школы со своими друзьями, страдала, когда Пашка, так и не понявший ничего, ухаживал за другими девчонками, умирала медленной смертью на его свадьбе, глядя на его невесту, которую должна была возненавидеть, но не могла, потому что любила всем сердцем свою маленькую сестрёнку. А потом всё это скрутилось, завязалось немыслимым, чудовищным узлом — больной маленький ребёнок, Пашкин сын, придавленная горем Лиза, и закон…

Анна закончила свой рассказ. Поднялась с кровати, отложила наконец в сторону папку со сводками, которую всё это время безбожно теребила в руках, медленно прошлась по комнате.

— Но ты же его поняла? Да? — спросила Маруся, всё ещё находясь во власти этих переживаний. — Ты же сейчас его поняла?

— Я не знаю, Марусь, — Анна вздохнула, подошла у Марусиной кровати, присела рядом и неожиданно прижалась к ней всем телом. — Я уже ничего не знаю. Я так запуталась и так… устала. Чертовски устала. Иногда мне кажется, что он прав, что он не мог поступить иначе. А потом я вспоминаю Лизу. Он же знал, уже тогда знал про эту АЭС. И ещё тогда мог запустить эту станцию. И не было бы всех этих жертв. И они бы все выжили, эти сотни тысяч людей, и его маленький сын, и Лиза. Когда я думаю об этом, что он тогда мог…

— Да он не мог! — с горячностью воскликнула Маруся. — Никак не мог! Понимаешь, этого было делать нельзя, есть протокол… АЭС — это резерв, это когда уже совсем крайняк, как сейчас, понимаешь? Вот ты просто представь, сегодняшняя ситуация, уровень воды опускается, Южная станция скоро не сможет работать, и мы остались без альтернативного источника энергии, потому что кто-то раньше, сорок или шестьдесят лет назад запустил АЭС, желая остаться перед всеми чистеньким.

— Он это говорил, — тихо сказала Анна.

— Ну вот видишь, а я тут распинаюсь. Но на самом деле, Ань, я вот не знаю, смогла бы я на его месте так сделать. Если бы меня вдруг поставили перед таким выбором: например, с одной стороны жизнь мамы, — Маруся поёжилась при этой мысли. — А с другой стороны будущее абстрактного человечества, которое вообще то ли будет, то ли нет. Это же невозможный выбор.

— Невозможный, — Анна прошептала едва слышно, и Маруся скорее догадалась, что она сказала, чем услышала.

— Так ты его простишь? — Марусе почему-то очень-очень, прямо по-детски, захотелось, чтобы эта женщина, успевшая за каких-то пару часов стать ей родной, простила человека, к которому сама Маруся испытывала странные и очень сложные чувства.

— Я его уже сто лет назад простила.

Анна