Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон

вынесем эти верстаки и заменим их полированными столами, за которыми учёные будут трудиться в свете солнца, проникающем через прекрасный высокий купол. — Лейбниц задрал голову так, что парик сполз назад, и поднял палец в облачке морозного пара, которым сопровождались его слова.

— Купол — замечательное новшество, доктор. Во всех библиотеках не хватает света. Порою я чувствую искушение поджечь страницу, чтобы осветить следующую.

— Это лишь частный случай общего принципа.

— Какого?

— Я сказал вам, что строю орудие, машину. — Лейбниц выдохнул большое облако пара.

Каждый стол являл собой застывший натюрморт. Половину их занимали вещи, связанные с возведением библиотеки (чертежи, придавленные камнями и обрезками дерева, замёрзшие чернильницы с торчащими из них перьями, исписанные до середины гроссбухи, привинченные струбцинами деревяшки в окружении горы стружек), половину — то, что интересовало сейчас доктора. Фатио замер перед столом, на котором лежали камни. На каждом отпечатался скелет листа, насекомого, рыбы или животного — в том числе совершенно незнакомых.

— Что?..

— Я пока отложил «Динамику» и пытаюсь закончить «Протогею» — тема ясна из названия. Однако не будем отвлекаться. — Лейбниц осторожно зашагал через загромождённое помещение и остановился перед странного вида шкафом. — Как видите, не я первый придумал выстроить машину познания.

Фатио закрыл глаза — это был единственный способ оторваться от диковинных отпечатков, — попятился от стола и оказался рядом с Лейбницем.

— Извольте видеть! Buecherrad[163]! — провозгласил доктор.

С торца бюхеррад был шестиугольным и высотой почти в рост Фатио. Обойдя конструкцию, тот увидел, что она состоит из шести больших полок примерно по две сажени длиной, которые упираются концами в деревянные шестиугольники, закреплённые на оси так, что всё устройство можно было вращать. При этом каждая из полок свободно вращалась на собственной оси. Когда бюхеррад крутился, каждая полка поворачивалась в противоположном направлении, оставаясь параллельной полу, так что книги с неё не падали.

Фатио зашёл с другого торца и увидел механизм: систему шестерён, вырезанных из твёрдого дерева и описывающих птолемеевские эпициклы вокруг центральной оси.

Затем Фатио перенёс внимание на сами книги: странного вида латинские манускрипты ин-фолио, написанные одной и той же рукой.

— Их составил собственноручно герцог Август, предшественник тех, кого вы сегодня видели в замке. Он дожил до глубокой старости и умер лет двадцать пять назад. Это он собрал большую часть библиотеки, — объяснил Лейбниц.

Фатио нагнулся, чтобы разглядеть страницу. Она состояла из череды абзацев; каждый начинался названием и длинной цепочкой римских цифр.

— Это описание книги, — заметил он.

— Процесс абстракции продолжается, — сказал Лейбниц. — Герцог Август не мог удержать в голове всё содержимое библиотеки и потому создал каталоги. Когда каталогов накопилось столько, что ими неудобно стало пользоваться, он велел столярам изготовить бюхеррад — машину, облегчающую работу с каталогами.

— Очень умно.

— Да — и устройству, которое вы видите, шестьдесят лет, — ответил Лейбниц. — Если вы повторите мои подсчёты, то легко убедитесь: для каталогов, в которых описывались бы все книги мира, потребуется столько бюхеррадов, что придётся строить бюхеррад-рады, дабы их вращать, и бюхеррад-рад-рад, дабы всё это вместить.

— Немецкий язык очень удобен для таких целей, — дипломатично заметил Фатио.

— И так без конца! В мире не хватит столяров, чтобы вырезать столько шестерён. Нужны совершенно новые машины познания.

— Признаюсь, я не поспеваю за вашими мыслями, доктор.

— Смотрите — каждой книге присвоено число. Числа произвольны, бессмысленны — своего рода код вроде имён, которыми Адам называл животных. Герцог Август принадлежал к старой школе и пользовался римскими цифрами, что ещё добавляет им таинственности.

Лейбниц повёл Фатио к неровной стене, у которой громоздились высокие, укрытые холстом штабеля, и приподнял ткань. Фатио предстали книги — тысячи книг. Все были в одинаковых переплётах из свиной кожи (как многие знатные библиофилы, герцог Август покупал несброшюрованные оттиски и отдавал их в собственную переплётную мастерскую). Самые новые переплёты (скажем, моложе пятидесяти лет) сохранили изначальную белизну, более старые приобрели кремовый, бежевый, светло-коричневый или тёмно-бурый оттенок. Многие несли шрамы от давно забытых конфликтов между свиньями и свинопасами. Названия и длинные цепочки римских цифр были написаны уже знакомым Фатио почерком герцога Августа.

— Сейчас они в куче, потом будут на полках — в любом случае как вы будете искать нужную? — спросил Лейбниц.

— Полагаю, вы вопрошаете меня в сократическом духе.

— А вы можете отвечать в любом, господин Фатио, если, конечно, у вас есть ответ.

— Вероятно, надо смотреть по номерам. Если, конечно, книги расставлены по порядку.

— Предположим. Номера отражают лишь то, в каком порядке герцог приобретал или, во всяком случае, заносил книги в каталог. Они ничего не говорят о содержании.

— В таком случае книги надо перенумеровать.

— По какому принципу? По фамилии автора?

— Наверное, лучше воспользоваться чем-то вроде философского языка Уилкинса. Присвоить каждой мыслимой теме отдельный номер. Написать номера на корешках книг и расставить их по порядку. Тогда можно будет сразу идти в нужную часть библиотеки, где книги на конкретную тему будут стоять вместе.

— Однако предположим, что я изучаю Аристотеля. Моя тема — Аристотель. Должны ли все его книги стоять вместе? Или его труды по геометрии — в одном разделе, а по физике — в другом?

— Если так рассуждать, то задача чрезвычайно сложна.

Лейбниц подошёл к пустому шкафу и провёл пальцем по всей длине полки.

— Полка подобна декартовой числовой прямой. Положение книги на ней определяется числом. Но только одним числом! Подобно числовой прямой, полка одномерна. В аналитической геометрии мы можем пересечь числовые прямые и получить многомерное пространство. С полками иначе. Беда библиотекаря в том, что книги, многомерные по темам, надо ставить на одномерные полки.

— Теперь я понимаю вашу мысль, доктор, — сказал Фатио, — и чувствую себя Симпличио из галилеева диалога. Позвольте же мне доиграть роль до конца и спросить, как вы намерены разрешить эту проблему.

— Прекрасно сыграно, сударь! Рассмотрите такую возможность. Предположим, мы присваиваем Аристотелю число три, черепахам — четыре. Теперь нам надо решить, куда ставить книгу Аристотеля о черепахах. Мы перемножаем три и четыре, получаем двенадцать и ставим книгу на двенадцатое место.

— Превосходно! Простым умножением вы превратили несколько чисел в одно; сжали многомерное пространство до числовой прямой.

— Рад, что вы одобрили моё предложение, Фатио, но теперь рассмотрите следующее: предположим, мы присвоили число два Платону, число шесть — деревьям. И мы приобрели книгу Платона о деревьях — куда её ставить?

— Дважды шесть — двенадцать. После книги Аристотеля о черепахах.

— Да. И учёный, ищущий вторую книгу, найдёт вместо неё первую — явный изъян каталожной системы.

— Тогда позвольте мне вновь взять на себя роль Симпличио