Страна, которой нет - Kriptilia

март 2038, из рабочих записей Мишеля де Сенса, инфопортал "Восточный экспресс".

Ажах аль-Рахман, бродячий проповедник послушания

- Пора записываться, - напомнил Рашид. – У меня все готово.

Записи должны выходить регулярно, где бы ни находился отряд. Дважды важно: для друзей и для врагов. Потому что записей ждут и те, и другие. Сейчас, когда отряд аль-Рахмана ушел далеко от насиженных мест, особенно важно не сбиться с графика. Те, кто следят за ними, не должны насторожиться, а не вышедшая вовремя запись – тревожный сигнал.

- Сейчас, сейчас, дай хоть умыться, - проворчал командир.

- Так я же фильтры накладываю. – Одни и те же, из раза в раз. «Мертвый» фон – небо, песок, - из которого нельзя взять ни крохи информации. Лицо-маска, грубая анимация, тоже повторяющаяся из раза в раз. Анализировать бесполезно.

- Все равно нельзя с неумытой физиономией, - отмахнулся Ажах. – Неуважительно.

Рашид кивнул и принялся еще раз проверять настройки. Камера ему не очень нравилась, давала заметный шум в фоне, но это тоже – примета, все равно что подпись. Гарантия подлинности. Потом слегка подчищенная запись нырнет в хранилище в «серой» сети и оттуда распространится по заранее прописанным маршрутам, на дружественные сайты и к подписчикам.

Интересно, о чем будет сегодняшняя проповедь? Командир никогда не читал по записям, не репетировал выступления, он их, кажется, вообще не готовил – иногда просил найти какие-нибудь данные, но и те просматривал вполглаза. Говорил по вдохновению.

- …сегодня мы поговорим о том, как шайтан пытается разрушить нашу умму. Этих способов много, но самый надежный тот, что меньше всех заметен. Самый опасный яд - тот, что накапливается в костях и убивает через много лет. Такая вода кажется чистой и сладкой, утоляет жажду, но пьющий ее обречен на муки, и передаст яд своим детям. Первый яд был влит в наши колодцы еще сто лет назад. Яд прогресса. Яд убеждения, что прав тот, кто имеет больше вещей и удобств сейчас и получит еще больше - в будущем. Яд мысли, что мир растет вверх и что завтра должно быть светлее, сытнее, слаще. А если это не так, значит вина на опоздавшем. Яд гордыни, жадности и жажды. И не делайте ошибки, он был влит во все колодцы, даже в наш. Яма, вывернутая наизнанку, не становится горой. От скольких полезных вещей отказались наши учителя, сколько безвредных нововведений преследовали даже и смертью - только чтобы не быть похожими на предателей веры. Сколько общин разрушили, называя ересью и нововведением то, от чего не отворачивалось поколение сподвижников Пророка.

Война шла там, где должен бы царить мир - а яд действовал. Сколько детей приносила в мир женщина в Пакистане три поколения назад? Семь. Семерых рожала и вынашивала и милостью Аллаха не меньше пяти оставалось жить. Сколько было у нее детей поколение спустя? Четверо. А перед великой войной? Трое, люди, трое. И это в Пакистане, стране не обиженной благочестием. В еретической Турции - двое и полтора - в Иране, воистину разъяснил им Аллах их нечестие…

Рашид поднял голову, любуясь командиром, потом бросил беглый взгляд на планшет, где небольшое изображение командира дублировало то, что Рашид видел перед собой: человека лет за сорок, с аккуратно подстриженной короткой бородой от уха до уха и яркими умными глазами. Ажах говорил ясно и воодушевленно, с искренним удовольствием. Рашид знал все его выражения лица – гневное при виде непотребств, которые творили неверные, усталое после боя, сосредоточенное над очередной хитроумной бомбой… знал и больше всех любил командира таким – добрым наставником. Если бы не бесконечная война, он, может быть, и занимался тем, к чему больше всего лежит душа: учил бы. Он и сейчас учит, потому что каждый теракт – это урок способным слышать и наказание глухим.

Если бы не война, подумал в который раз Рашид, мы бы вообще не встретились. Если бы не война и все, что той войне предшествовало. Когда-то его не интересовало ничего, кроме компьютеров, и все, кроме отца – мать, братья, сестры, и прочая многочисленная родня, - считали Рашида слишком уж странным и отчужденным. Как говорили в семье, наш Рашид даже есть не любит, потому что на еде нет кнопок. В школе у него тоже не было приятелей. Учился он кое-как даже в хауптшуле, и не потому, что не успевал, он даже по-немецки говорил лучше всех детей-эмигрантов в классе, а потому что не понимал – зачем. Все, что нужно, можно узнать в сети быстрее и проще. Дома хороших оценок тоже не требовали. Отца больше радовало, что младший сын уже зарабатывает настоящие деньги, собирая и настраивая компьютеры всему кварталу, протягивая сети и изгоняя вредные вирусы.

Дома, наверное, что-то происходило. Появлялись какие-то люди, по словам родителей - гости или родственники, с большим багажом или вовсе налегке. Жили порой месяцами, порой только ночевали. Довольно часто отец просил Рашида отправить зашифрованное электронное послание, всегда очень волновался, не попадет ли оно в чужие руки, потом гладил сына по голове и называл умницей. Вот это мальчику нравилось по-настоящему…

- ... пришли другие нечестивцы и разрушители мечетей, и враги Аллаха, хуже неверных, и что же сделали они? Сладкой водой по край налили они колодцы. Голоду конец, сказали они. И не солгали ни словом. Нечестивцы во всем прочем, здесь они не совершили нечестия, сказанное ими верно. Изменили природу, извратив то, что сотворено Аллахом, лучшим из творцов - и сделали то, что никому не было под силу. Сколько людей ни сядет за стол, ответят им "Ешьте и пейте, никто не увидит дна" Разве не доброе дело? Но посмотрите, верующие. Раньше тех, кого не звала вера умножать мир ислама, толкала на это нужда. Дети - защита в старости, дети - стена между родителями и голодом, дети - сила, когда нет своей силы. Что же сделается теперь, когда нужде положен предел?

Что сделается, Рашид знал – сам находил данные. Сам видел доклады туранского министерства труда и социального обеспечения. Они планируют, что «зеленая революция» – тьфу, еще ведь