Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

Дандер колебался. Он знал, что напал на след. Связаться с Ментой? Нет ни времени, ни желания. Он обойдет ее по всем направлениям - тем более с датчиками. У этого Маата наверняка найдется много любопытных вещей, заслуживающих считывания, анализа и синтеза.

- Если только недалеко, - ответил юноша, всеми силами стараясь сохранить лицо.

- В нашем городе нету такого понятия - "далеко", - усмехнулся Маат, вставая и собирая палочки. - У нас, куда ни направишься - рукой подать.

За столом остался сидеть оцепенелый Егор. Внезапно он понял, что больше не существует ничего - ни зоопарка давних лет, ни мамы, ни велосипеда. Папа торчал неустранимым черным гвоздем.

Мы забираем из прошлого краски. Но разве не они нас мучают? Мы любовались ими, и вот их нет.

6

Маат не любил себе в этом признаваться, но самого себя он считал исключительно сложным. Он понаслышке знал видных философов и писателей, а кое-кого и читал, излишне грамотно говорил и утешался мыслью, что и его сожрут черви. Придется перетерпеть несовершенство.

Пока они шли, он поделился с Дандером всего одним соображением:

- Слышишь меня, паря? - Маат старался изъясняться в простонародной манере полуграмотного сельского жителя, но моментально сбился. Он оставался сыном своего отца и получил поверхностное, но приличное образование, а скорее - урок, хотя в отрочестве прочел много книжек - по принуждению много читал. Многие сложные вещи он узнавал в ненавистных запутанных снах, донельзя сложных. Когда он умрет, он возьмется за сложные сны. - Много ли ты постигнешь интуицией? Брошенный ты со своим одиноким голосом человека, брошенный в небо, высунутый Хайдегерром из бытия в небытие, как хер из ширинки. Приход к Богу - сознательно выбранная энтропия. Ничего нет, но для развития воли к небытию все должно быть предельно сложным.

Иногда с ним случались подобные откровения, на язык прилетали слова извне, и он вдруг моментально понимал, что есть интуиция, и кто такой Хайдеггер, и даже почти догадывался, кем был на самом деле этот Пруст и чего хотел, и вспоминал из курса физики, что есть энтропия, но все догадки быстро рассыпались в труху, подчиняясь той самой энтропии, которой сознательно - как полагал сам Маат - он служил. Потом припоминал заново и даже записывал для памяти в сокровенную книжечку.

Дандер оторопел. Таких речей ему не приходилось выслушивать даже от Менты. Покуда он соображал, к чему тут Хайдеггер и почему провожатый употребил бранное слово, они успели дойти до погоста, где Маат ударил Дандера по голове первым попавшимся под руку поленом.

День был в разгаре, на кладбище царило запустение.

Было много холмов, рытвин, канав, полураскопанных могил, обитатели которых либо самостоятельно выгрызались изнутри черными от земли зубами, либо же выбирались из них клешнеобразно, совсем, чтобы гулять по свету, не отряхнувши песка.

Никто не видел, как Маат снял с Дандера короб с приборами. Внимательно изучил; как обезьяна, постучал о камень - авось разобьются, но нет. Придется забирать домой и демонтировать до последнего винта.

Затем он приступил собственно к упрощению.

Дандер был прост как личность, но сложен как биологический организм.

Орудуя двумя охотничьими ножами, Маат располосовал на нем одежду вместе с кожей.

- Время такое, - приговаривал Маат. - Время наступило такое. Оно закончилось для тебя, и твой Плетень навсегда сохранится в вечности. Играя красками. Я не успел его перекрасить, и будет существовать досадная сложность. Но оно продолжается для меня: время сложное и между тем довольно простое. Так я думаю. И чую, что не я один...

Он упростил Дандеру голову: привычным движением сбрил лицо.

Он упростил внутреннее устройство, повынимав и порасшвыряв оттуда все замысловатое, хитро сплетенное; еще постукивало самое сложное: сердце, и Маат вспорол его вдоль, засыпав суглинком.

Еще оставались нетронутыми шарообразные скопления половых клеток, генераторы сложности. Этот недовоплощенный потенциал заслуживал особого отношения; в отличие от остальных органов и структур - что было, то было, и нечего теперь вспоминать, а тут другая история, сюда заложена информация, и неприлично давить сапогами животворящее как таковое. К тому же оно имеет склонность просачиваться по каплям, окукливаться, замыкаться в спорах, выживать любыми возможными способами. Маат приговаривал животворящую информацию к полному растворению.

Отъединив железы, он завернул их в тряпку и дома уже растворил в специальном кислотном чане.

Потом вернулся и принялся уничтожать следы упрощения.

Одна из непонятных не то могил, не то ям особенно приглянулась Маату. Он свалил в нее все поразбросанное, что сумел подобрать за собой; остальное, ненайденное, сожрут собаки, птицы, черви, насекомые, простейшие.

Простейшие - вот этим он симпатизировал за название, хотя и они, понятное дело, были слишком сложны.

Маат прыгнул в яму и стал утрамбовывать останки.

Потом вылетел наружу единым затяжным прыжком, каким-то удивительным замедленным скоком, как будто ему помогали со стороны, плавно выуживали удилищем.

Утвердившись в траве, он топнул, схватил заступ и начал засыпать Дандера.

Работая заступом, он пытался представить, какой был у Дандера Плетень.

Что вышло бы, успей они разложить цветные палочки? Скорее всего, в спектре Дандера преобладали бы восторженные краски. Что-нибудь яркое, без серого и мышиного, и даже без охры.

Маат поступил с Дандером именно так и не иначе лишь по причине молодости последнего.

С молодостью очень сложно работать, она неохотно поддается упрощению. Конечно, гайка; и палочки второго эшелона - обязательно, но трудно, трудно менять зеленое на черное, а красное - на серое.

Замена возможна лишь в случае, когда она уже созрела в потенции.

Как это было с Егором.

Егорово красное созрело вполне, чтобы обуглиться - достаточно поднести спичку. Егорово синее давно готово было выцвести, недоставало лишь прицельного внимания к блеклым тонам.

Маат же размышлял, оперируя сложными, непривычными оборотами речи:

"Оно сожрет меня, мое прошлое; оно выжжет меня медленной щелочью; оно слишком сложное, чтобы не развалиться; такому нагромождению лиц, событий, мест, дел, бездействий, снов, отправлений не удержаться слепленными воедино. В нем слишком много недостижимого красного; в нем слишком много недоступного синего, зеленого и золотого, переизбыток недосягаемого света, чтобы я выдержал это, не будучи раздавлен соображением о невозможности дотянуться до красок прошлого, погрузить в них пальцы, посмотреть на солнце. Оно сплошь исчерчено черным и серым, напоминая реактор, куда погружают графитовые стержни - я слышал, что это делают, чтобы он, этот реактор, не лопнул, однако в моей ситуации все обстоит наоборот; и