Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

class="p1">– Да уж не говорите, – вставляет Лейн Дин в паре метров от них, посмеиваясь чересчур добродушно. Одна его туфля – в тени козырька, вторая – на утреннем солнце. Теперь Лейн Дин впадает в отчаяние из-за того, что пятнадцать минут перерыва неизбежно подходят к концу и ему придется вернуться и инспектировать декларации еще два часа до следующего перерыва. В пепельнице маленькой урны, стоящей в нише, на боку лежит пустой одноразовый стаканчик. В разговоре время идет по-другому; непонятно, лучше или хуже. Второй все еще разглядывает что-то у себя на запястье, подняв руку, как хирург после раковины. Если считать, что саранча на самом деле кричит, то становится как-то еще жутче. Обычный протокол – вообще не слушать; через какое-то время и замечать перестаешь.

– Ну и короче, – говорит первый инспектор. – Мы приезжаем, выпиваем. Мидж и Элис Боднар заводят разговор о каких-то там новых занавесках для гостиной, все говорят и говорят. Скукота, бабские интересы. Ну и мы с Хэнком уходим в его кабинет, потому что Хэнк – он монеты собирает: серьезно, он серьезный коллекционер, как я посмотрел, ладно там картонные альбомы с круглыми дырочками – он и правда разбирается. И он хотел показать картинку монеты, которую подумывает приобрести, в коллекцию.

Второй мужчина впервые по-настоящему поднял глаза, только когда рассказчик упомянул нумизматику – это хобби всегда казалось Лейну Дину, христианину, низменным и неправильным во множестве отношений.

– Кажется, пятицентовик, – говорит первый. То и дело кажется, что он разговаривает сам с собой, а второй время от времени разглядывает нарост. Чувствуется, что эти двое ведут такие беседы на перерывах уже много-много лет – привычка, которую уже даже не замечаешь. – Не с профилем индейца, но тоже какой-то пятицентовик с другой обратной стороной, очень известный; я в монетах мало что понимаю, но и то слышал, значит, он очень известный. Но правильного названия не помню, – он почти болезненно посмеивается. – Вылетело из головы. Забыл напрочь.

– Элис Боднар хорошо готовит, – говорит второй. На воротнике его рубашки проглядывают пластмассовые прищепки пристежного галстука. Узел галстука тугой, как сжатый кулак; такой не ослабишь. Лейну Дину с его места лучше видно именно этого второго инспектора. Нарост на его запястье размером с детский нос, и состоит как будто из роговой или твердой, внешней ткани, и выглядит красноватым и слегка воспаленным, хотя, может, и просто оттого, что инспектор его то и дело ковыряет. А как тут удержаться? Лейн Дин знает, что если бы они работали на смежных тинглах в одном отсеке, то его бы нарост тошнотворно заворожил – он пытался бы посмотреть на него, но так, чтобы никто не заметил, зарекался бы смотреть и так далее. Его слегка пугает, что он почти завидует тому, кто работает с ним по соседству; представляет покрасневшую кисту и ее карьеру как способ отвлечься, то, что можно накапливать, как ворона накапливает бесполезные блестяшки, даже кусочки алюминиевой фольги или звенья порванной цепочки медальона. Лейн Дин испытывает странное желание спросить о наросте – что за дела, давно ли появилось и так далее. Уже началось то, о чем ему и говорили: больше в перерывах Лейну Дину не приходится смотреть на часы. Осталось шесть минут.

– Да уж, и, короче, у нас был целый план сварить филе лосося и есть на веранде лосося в такой специальной обвалке из шалфея, которую хотели сделать Мидж и Элис, и с картофельным гратеном – кажется, это называется гратен; наверное, можно сказать просто в «панировке». И много салата – так много, что миску даже по кругу не передашь; пришлось ставить на отдельный стол.

Теперь второй аккуратно спускает рукав и застегивает на запястье с той штуковиной, хотя, готов спорить Дин, когда он сидит за декларациями и рукав слегка оттягивается, край красной пенумбры кисты по-прежнему проглядывает и отчасти из-за движения ткани по наросту во время рабочего дня она и выглядит такой красной и натертой – может, даже болит такой вот ноющей мерзкой болью каждый раз, когда рукав елозит вперед-назад по роговому наросту.

– Но погода выдалась чертовски хорошей. Мы с Хэнком были в кабинете, где такие большие окна, выходят на газон и улицу; там по улице гоняли на великах соседские детишки, вопили и просто чертовски наслаждались жизнью. Мы решили – Хэнк решил – чего уж там, раз погода шепчет, спросим девчонок, вдруг они не против барбекю. И тогда мы выставили гриль Хэнка – большой «Вебер» с колесиками, который можно катить, если наклонить; три ножки, но только две – с колесиками; ну ты меня понял.

Второй наклоняется и аккуратно сплевывает между зубов в траву на краю гексаграммы. Ему где-то под сорок, на затылке под солнцем – серебристые волосы, видит Лейн Дин. Перед его мысленным взором встает картина, как он носится по полю огромными кругами и машет руками, как Родди Макдауэлл.

– Ну и выкатили, – говорит первый. – И пожарили лосося вместо того, чтобы варить, хотя больше ничего не меняли, и Мидж с Элис рассказывали, где купили салатницу – у нее там по краю вырезано там всякое, штуковина под два килограмма весом. Хэнк жарил на патио, а ели мы на веранде из-за мошкары.

– В каком смысле? – спрашивает Лейн Дин, замечая в своем голосе истерическую нотку.

– Ну, в каком, – говорит первый, грузный, – солнце уже садилось. Гнус летит с гольф-корта у Фэйрхэвена. Мы же не собирались сидеть в патио, чтобы нас сожрали заживо. Об этом даже говорить не пришлось.

Он видит, что Лейн Дин все еще смотрит на него, склонив голову набок с наигранным любопытством, которого ни капли не чувствовал.

– Ну, это веранда с сеткой от мошкары, – второй смотрит на Лейна Дина с видом, мол, это вообще кто?

Тот, кто ужинал в гостях, смеется.

– Лучшее от обоих миров. Веранда с сеткой.

– Это если дождь не пойдет, – говорит второй. Оба горько посмеиваются.

§ 17

– Я всегда – наверное, с раннего детства – почему-то представлял себе налоговиков как таких государственных героев, бюрократических героев с маленькой буквы, – как и полицейских, пожарных, соцработников, Красный Крест и VISTA [63], тех, кто ведет архивы в Службе соцобеспечения, даже всяких религиозных волонтеров: все они пытаются залатать или починить дыры, которые вечно пробивают в обществе эгоистичные, пафосные, равнодушные, самовлюбленные люди. То есть скорее как полицейских, пожарных и духовенство, чем как тех, кого все знают и о ком пишут в газетах. Я не о тех героях, которые «рискуют жизнью». Я,