Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

что мы имеем целое поколение, когда большинство впервые усомнилось во власти и сказало, что их личные моральные убеждения насчет войны перевешивают их долг воевать, когда так велят законно избранные представители.

– Другими словами, их высший истинный долг был перед самими собой.

– Ну, перед собой как кем?

– Слушайте, вы что-то сильно упрощаете. Не то чтобы все, кто протестовал, протестовали из чувства долга. Протестовать против войны стало модно.

– А тут свою роль играют и элемент высшего долга перед собой, и элемент моды.

– Хочешь сказать, протесты против Вьетнама в конце концов привели к уклонению от налогов?

– Нет, он говорит, они привели к эгоизму, из-за которого мы все хотим сожрать припасы на шлюпке.

– Нет, но я думаю, то, что привело к протестам против войны из-за моды, раскрыло двери и для того, что губит нашу страну. Для конца демократического эксперимента.

– Я тебе уже говорил, что он консерватор?

– Но это просто ярлык. Консерваторы бывают разные, смотря что они хотят сохранить.

– В шестидесятых начался упадок Америки к декадансу и эгоистичному индивидуализму – поколению «Я» [65].

– Вот только в двадцатых декаданса было как-то больше, чем в шестидесятых.

– А знаете, что я думаю? Я думаю, что Конституция и «Записки федералиста» нашей страны – невероятное моральное и творческое достижение. Потому что впервые власти современной страны создали систему, где власть граждан над собственным правительством реальная, а не просто символическая. Это совершенно бесценно и войдет в историю наравне с Афинами и Великой хартией вольностей. Из-за того, что в итоге получилась утопия и еще двести лет реально работала, это уже не просто бесценно – это буквально чудо. И – и теперь я говорю о Джефферсоне, Мэдисоне, Адамсе, Франклине, настоящих отцах церкви, – этот американский эксперимент вышел за пределы воображения и почти что сработал не благодаря интеллекту этих людей, а благодаря их глубокому моральному просвещению – их гражданскому чувству. Тому, что они больше переживали за страну и граждан, чем за себя. А могли бы просто сделать из Америки олигархию, где всю власть держат могущественные восточные промышленники с южными землевладельцами и правят железной рукой в перчатке либеральной риторики. Надо ли тут говорить о Робеспьере, или большевиках, или аятолле? Эти Отцы-Основатели – гении гражданской добродетели. Герои. Их основные усилия пошли на ограничение власти правительства.

– Сдержки и противовесы.

– Власть Народу.

– Они знали о том, что власть может развращать…

– Джефферсон вроде бы дрючил своих рабынь и народил целую толпу мулатов.

– Они считали, что централизация власти в виде ее распределения среди сознательного образованного электората с активной гражданской позицией не даст Америке скатиться и стать очередной страной знати и черни, правителей и прислуги.

– Образованного электората белых мужчин-землевладельцев, не будем забывать.

– И это один из парадоксов двадцатого века с пиком в шестидесятых. Хорошо ли привнести справедливость и разрешить голосовать всем гражданам? Да, хорошо, это очевидно. В теории. И все же очень легко судить предков через линзы современности, а не смотреть на мир так, как его видели они. Отцы-Основатели предоставили права только зажиточным образованным мужчинам с землями, чтобы дать власть тем, кто больше похож на них…

– Что-то мне это не кажется чем-то особо новым или экспериментальным, мистер Гленденнинг.

– Они верили в рацио – они верили, что люди с привилегиями, начитанностью, образованием и высокой моралью смогут подражать им, принимать взвешенные и дисциплинированные решения во благо страны, а не просто ради собственных интересов.

– Как минимум это очень творческое и изобретательное оправдание расизма и мужского шовинизма, да уж.

– Они были героями и, как все истинные герои, были скромны и не считали себя столь уж исключительными. Они полагали, их потомки будут похожи на них – станут рациональными, благородными, гражданственными. По меньшей мере, стремящимися к личной выгоде настолько же, насколько и к общему благу.

– А как мы вообще дошли до этой темы от шестидесятых?

– И взамен мы получили бесхребетных или продажных лидеров, каких имеем сегодня.

– Мы избираем тех, кого заслужили.

– Но это что-то очень странное. Что они были такими проницательными и дальновидными, создавая систему сдержек против накопления власти любой ветвью правительства, в здоровом страхе перед централизованным правительством, и все же наивно верили в гражданскую ответственность обычных людей.

– Наши лидеры, наше правительство – это мы, все мы, и они корыстны и слабы только потому, что мы корыстны и слабы.

– Вот ненавижу, когда ты резюмируешь то, что я пытаюсь объяснить, и все перевираешь, но я и сам не знаю, что сказать. Потому что дело в чем-то сильнее. Я не думаю, что проблема в лидерах. Я голосовал за Форда и, скорее всего, проголосую за Буша или, может, Рейгана, и буду уверен в своем выборе. Но мы наблюдаем ситуацию здесь, с нашими НП. Мы – правительство, его худшая ипостась – хищный кредитор, строгий родитель.

– Они нас ненавидят.

– Они ненавидят правительство – а мы просто самое удобное воплощение того, что они ненавидят. Но есть в этой ненависти что-то очень любопытное. Правительство – это, если отбросить всякие усложнения, и есть народ, но мы его все же от себя отделяем и делаем вид, будто это не мы; делаем вид, будто это какой-то зловещий Другой, только и мечтающий отобрать наши свободы, отнять наши деньги и перераспределить, зарегулировать нашу мораль в связи с наркотиками, абортами, экологией – Большой брат, Истеблишмент…

– Деспоты.

– И любопытно здесь то, что мы ненавидим правительство за узурпацию тех самых гражданских функций, которые сами ему и уступили.

– Перевернув изобретение Отцов-Основателей, передавших политическую власть народу, а не правительству.

– Согласие управляемых.[66]

– Но и это зашло дальше, и тут не обошлось без шестидесятнической идеи о личной свободе, аппетите и моральных правах, но, хоть убей, тут я ничего не понимаю. Только то, что в этой стране творится что-то странное с гражданскими правами и эгоизмом, а мы в Службе видим одно из самых ярких проявлений этого. Теперь мы – как граждане, предприниматели, потребители и все такое, – мы ожидаем, что правительство и закон будут нашей совестью.

– Разве не для этого нужны законы?

– То есть нашим супер-эго? In loco parentis? [67]

– Тут не обошлось и без либерального индивидуализма, и без завышенной оценки человеческого характера в Конституции, и без потребительского капитализма…

– Как-то очень расплывчато.

– Ну, расплывчато и есть. Я же не политолог. Зато последствия нисколько не расплывчатые; конкретная реальность последствий – и есть наша работа.

– Но Служба существовала и задолго до декадентских шестидесятых.

– Дай ему договорить.

– По-моему,