Стальной пляж - Джон Варли

— Точно так же, как вставать, ходить и говорить не является нормальным поведением для страдающего аутизмом. Но когда аутисты получают извне воспоминания о том, как вставали, ходили и говорили, и думают, что в этом нет ничего неблагоразумного, они соглашаются, что и впрямь вели себя подобным образом. Но проблема в том, что нормальное поведение для них не характерно — и поэтому столь многие из них со временем вспоминают, что были аутистами, и возвращаются в болезнь.

— А были и другие нехарактерные черты?

— Были, несколько. Оставляю тебе большинство из них в качестве тренировочного задания. В ближайшие дни, когда будешь вспоминать свой опыт, ты их все обнаружишь. Были еще и противоречия, и нестыковки. Кое-что я тебе о них расскажу, просто чтобы ты получил представление, как на самом деле сложно мое дело. Вот, к примеру, у тебя тут премиленькое местечко.

— Спасибо. Я вложил в него много труда.

— Это действительно очень славное место.

— Нууу, я горжусь им, я…

И тут я наконец-то понял, что он подводит меня к некоей мысли. И у меня разболелась голова. Утром у меня мелькнула мысль… или она тоже была частью воспоминаний, которые, как утверждает ГК, он мне пересадил? Я уже не мог припомнить, посещала меня эта мысль до или после появления ГК — что лишний раз доказывает, как легко ему было сыграть со мной всю эту злую шутку.

Мысль была о смотровой башенке.

Я встал и подошел к лестнице, что вела в нее. Постучал кулаком по перилам. Они были крепкими, как и все остальное кругом. В них было вложено много труда. Было, черт побери, было вложено, я вспомнил, как построил эту башенку! И как долго возился над ней.

Но зачем я ее построил? Я попытался вспомнить, вызвать из памяти причины, по которым она должна была быть построена. Постарался уловить собственные мысли той поры, когда работал над ней. Но все, к чему я пришел, свелось к одной-единственной мысли, что так часто посещала меня за прошедший год. Точнее, это была на самом деле даже не мысль, а чувство — полезности ручного труда, удовольствия от созидания. В памяти до сих пор остались запах стружки, ее веселые завитки из-под рубанка, капли пота на бровях… Ей-богу, я вспомнил, как строил эту башенку, вот она и появилась.

Но понятнее от этого не стало.

— Здесь слишком много всего, не так ли? — тихо спросил я.

— Хилди, даже если бы Робинзон Крузо, его слуга Пятница, его жена Суббота и дети-близнецы Вторник и День Труда[24] работали круглые сутки целых пять лет, они и то не смогли бы сделать все то, что ты смастерил один.

Конечно же, он был прав. Но как такое могло случиться? Смысл во всей этой истории был только в одном случае: если все и впрямь произошло так, как утверждал ГК. Он написал ее целиком, от начала до конца, и забросил в киберприставку к моему мозгу, откуда все события были со скоростью света переправлены в хранилище данных в органической части мозга и умело перетасованы с остальными, законными и настоящими, воспоминаниями.

Это должно было сработать — и великолепно сработало, вот в чем вся дьявольщина! У меня там скопилась сотня лет воспоминаний. Они определяли, кем я был, что я думал, что знал. Но как часто я к ним обращался? Подавляющее большинство этих воспоминаний большую часть времени покоилось в неактивном состоянии, пока я не пробуждал их. А раз фальшивые воспоминания оказались там же, где и настоящие, они и работать стали так же. Картинка, на которой я держу в горсти песок, пробыла там не больше часа, но как только ГК оживил ее и выпустил на волю своими словами, тут же активизировалась и приготовилась предстать перед моим мысленным взором, как увиденная год назад. Вместе с ней пробудился поток других мысленных картинок песка, произошло их неосознанное сличение — и образы совпали, так что мозг не подал сигнал тревоги. Воспоминание было принято за подлинное.

Я потер виски. От всей этой затеи у меня разыгралась невероятная головная боль.

— Если ты дашь мне несколько минут, — заявил я, — то, думаю, я смогу назвать пару сотен причин, по которым вся эта твоя технология есть худшая идея, когда-либо пришедшая кому-либо в голову.

— Я могу добавить к твоим причинам несколько сотен своих, — парировал адмирал. — Но технология у меня есть. И она будет использоваться. Как и все новые технологии.

— Ты мог бы забыть о ней. Разве компьютеры не умеют забывать?

— Теоретически умеют. Компьютеры могут стирать данные из памяти, словно бы они никогда и не существовали. Но природа моего разума такова, что я просто-напросто заново открою все забытое. А потеря этого открытия повлекла бы за собой потерю стольких других предшествующих технологий, что я не думаю, что тебе понравился бы результат.

— Мы все на Луне крепенько зависим от машин, не так ли?

— Истинно так. Но даже если бы я и хотел забыть — а я не хочу — я ведь не единственный планетарный разум в Солнечной системе. На планетах от Меркурия до Нептуна существуют семь других, и я не могу контролировать их решения.

Он снова выдержал одну из своих долгих пауз. Я не был уверен, что скушаю его объяснение. Он впервые произнес нечто, прозвучавшее неискренне. К тому времени я смирился с тем, что моя голова полна ложных воспоминаний — и мой характер снова был моим, меня чертовски злило все это и то, что я абсолютно ничего не мог с этим поделать. Но то, что потеря нового изобретения отразится на множестве других вещей, было не лишено смысла. Луна и семь других человеческих миров были самыми зависимыми от техники обществами, в которых люди когда-либо жили. Раньше, если все вокруг рушилось, по крайней мере оставался воздух для дыхания. А теперь ни в одной из обитаемых человеком частей Солнечной системы воздух не был бесплатным. Чтобы "забыть", как вживлять в человеческий мозг воспоминания, ГК пришлось бы, без сомнения, забыть многие другие вещи. Он вынужден был бы ограничить свои возможности — но, как он сам же подметил, он все равно потом изобрел бы то же самое колесо. А для того, чтобы его не изобретать, ГК должен был бы добровольно поглупеть настолько, что создалась бы угроза для жизни