Милан. Том 2 - Arladaar

потолком горит пыльная серая лампочка, затянутая паутиной. У стен поломанные шкафы с обвалившимися полками и ссыпавшейся с них грудой ломаных стекляшек. На одной стене несколько открытых дверец с наполовину выдвинутыми длинными ящиками, похожими на гробы. Посередине мрачного помещения старый патологоанатомический стол, над которым согнулся сломанный операционный светильник, в котором выбиты все лампы. На столе под окровавленной простыней кто-то лежит. Рядом, в старой оцинкованной кювете с потёками свежей крови, лежат скальпель, ножницы, хирургический молоток, зубило, долото и пила для костей.

Он в больничном морге? Милохин медленно, как будто двигаясь в густом киселе, оборачивается, смотрит на унылую обстановку, а потом на свои руки, на которых резиновые перчатки со следами крови. Да и он сам в длинном резиновом фартуке патологоанатома, с бурыми пятнами. Что это за дерьмо??? Он был на вскрытии? Надо срочно выбираться отсюда.

Шаги звучат глухо, как будто по резине. Врач идёт медленно, словно преодолевая сопротивление воды. Точно такое же ощущение бывает, когда стараешься пройти вверх по бурной порожистой реке, да ещё и таща за собой на верёвке байдарку, которую треплет по волнам и вот-вот затащит в самую бурную бочку. Милохину знакомо это чувство, так как он прошёл со сплавом по самым бурным рекам Алтая, Якутии и Забайкалья…

Толкнув окровавленной перчаткой зловеще скрипнувшую дверь, Милохин вышел на лестницу и стал подниматься по ней вверх, в больничный корпус. Этажом выше, на старой потресканной двери табличка: «Отделение неврологии и нейрохирургии». С трудом открыв дверь, Милохин вошёл внутрь.

Старая больница… Очень старая… Настолько старая, что все цвета в ней кажутся померкнувшими, краски — тусклыми, а через немытые тёмные окна льётся какой-то странный нереальный свет, который фотографы называют «золотой час». Он освещает потрескавшиеся панели, крашеные зелёной унылой краской, растрепавшийся рваный линолеум синего цвета на полу, через который кое-где темнеют сломанные гнилые доски. Висящие на одной петле или вообще валяющиеся на полу выбитые двери палат. В коридоре сломанные кресла и каталки с отвалившимися колёсами и с чем-то, лежащим на них, накрытым простынями с красными пятнами… Размеренно вспыхивает, трещит и гаснет одна из ламп освещения. Где-то размеренно капает вода.

Но одна дверь поражает своей новизной и белизной. Она как луч маяка во мраке ночи. Милохин осторожно подходит и открывает её. Внутри обстановка как в только что построенной советской больнице: новые кровати с блестящими никелированными спинками, белое постельное бельё, чистые помытые стёкла на белоснежных окнах, через которые видно смутно знакомый пейзаж какого-то промышленного города. Прямо у окна стоит девушка, и она ему до боли знакома. Но именно сейчас он никак не может вспомнить, кто она такая. Где он? Что происходит? Кто эта девушка и почему она находится в этой жуткой больнице?

На тумбочке у двери лежит больничный диагноз Людмилы Александровны Хмельницкой, написанный хорошо знакомым почерком. Но… Кажется, это его почерк? Неужели это писал он, врач-невролог Милохин Евгений Владимирович? Похоже, девушка ждёт именно эту информацию. Он врач и должен сказать ей, чем она болеет и почему находится в этой ужасной больнице. Милохин взял с тумбочки диагноз и как будто сквозь воду мутную вгляделся в то, что на нём написано. А потом начал говорить. Голос его при этом звучал нечётко, так, словно во рту катался крупный грецкий орех.

— У тебя… Люда… — Милохин заглянул в диагноз, написанный неразборчивым почерком, похожим на арабскую вязь. — Совершенно нет никаких вегетативных признаков сегодняшнего падения. Хотя в диагнозе от скорой помощи написано, что ты перенесла падение головой на лёд, помутнение и потерю сознания, онемение конечностей. Налицо сотрясение мозга средней степени. Однако уже в стационаре диагноз не подтвердился. Анализы, проведённые, пока ты была без сознания, показали, что ты абсолютно здорова. Поэтому, собственно говоря, ты и находишься не в палате интенсивной терапии. Ну что ж… Это замечательно. При утреннем обходе я ещё раз проверю твоё самочувствие, и если динамика будет такой же положительной, то завтра же и выпишем. Меня, кстати, звать Евгений Иванович Милохин.

— Очень приятно. Арина, — кивнула головой девочка. — То есть Люся. Со мной всё хорошо!

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Милохин. — Ты таблетки, которые я прописал тебе, выпила?

— Да!

Девушка подозрительно сунула руку в карман, как будто нащупывая что-то, что хочет скрыть, а Милохин вдруг почувствовал, что его затягивает словно в какую-то бурную вращающуюся воронку, в которой крутятся звёзды, галактики и весь бесконечный космос.

«Арина, её звать Арина. АРИНА! Или Люся?» — подумал он, пока летел чёрт знает куда, в сторону чего-то заранее ужасного, к чему лететь вовсе не хотелось… Нет! Её звать А-Р-И-Н-А! Первый раз она ответила правильно! И это ключ ко всему, чёрт побери!

…— Нет!!! — крикнул Милохин, просыпаясь в мокрой постели.

Что за чертовщина? Когда ему в последний раз снились кошмары и с чем это было связано? Милохин пощупал лоб — горячий. Горячий, чёрт возьми! Значит, чувства его не обманули, вчера весь день болело горло и голова. Он сразу подумал, что, похоже, подхватил ОРВИ. Профилактика — горячий чай с лимоном и полстакана коньяка не помогли. Придётся лечиться медикаментозно.

А о чём, собственно говоря, был кошмарный сон? Этого сейчас уверенно он не смог бы сказать. Обрывки сновидения таяли как снег под дождём. Кажется была старая больница, и девушка в ней. Он пришёл из ужасного подвала, где был больничный морг и хотел узнать её имя, и кажется он это имя узнал. Вот только каким оно было? Он почему-то подумал, что тот момент очень важен. Кажется, она сказала, Марина. Или Люсинда?

Господи, да от этих Люсь и Арин уже скоро голова поедет! Милохин встал с кровати, не обращая внимания на вопрос сонной жены, спавшей с внучкой в другой комнате, протопал на кухню, выпил стакан минералки, потом приготовил напиток для лечения простуды, бросив в стакан тёплой воды шипучую капсулу. Запил этим напитком пару обезболивающих жаропонижающих таблеток, пошёл обратно в спальню и снова завалился спать. На работу, похоже, в ближайшую неделю можно не ходить…

…Люда, наоборот, спала хорошо и без всяких кошмаров. Она человек трудолюбивый и постоянно занята тренировками! А тренировки с каждым днём становились всё более интенсивными, и предела им пока не было видно!

— Милая, а ты показательный номер ещё не тренировала? — спросила мама во время завтрака.

— Нет… — неопределённо сказала Люда, подцепив ложкой манную кашу и наблюдая, как она ниточкой тянется вниз.

— Аря, я тебе сколько раз говорила, не балуйся с едой! — наставляющим тоном сказала мама. —