Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

снега, летевшего иногда из-под носовой лыжи-полоза. Оглядел уже нормальным, не детским удивлённым, а воеводским собранным взглядом выстроившиеся на загляденье буеры: двадцать пять шеренг в восемь рядов, в начальной шеренге первая, штабная, тройка чуть впереди. Хмыкнул удовлетворённо, как любой высший офицер, которому прямые углы — как бальзам на душу. Повернулся к городу, заложил в рот пальцы и выдал оглушительно-переливчатую трель. Были бы запряжены в саночки кони — точно понесли бы.

— Гнатка, бесова душа! — радостно заорал голос из рупора. — Снять стрелы с тети́в! Открыть Витебск-град войску великого князя Всеслава Брячиславича!

Глава 15

Походная

— Нынче же утром выехали? — продолжал дядька Василь пытать Рысь, отказываясь верить.

— Да вот те крест! — размашисто перекрестился Гнат.

— Да тут же… — взмахнул руками Витебский генерал-губернатор, намекая на те самые две сотни вёрст.

— А я о чём⁈ — воскликнул Гнат. — Он мне ещё, главное: «Нет, за три дня до Итиля не дойдём! За пять дойдём!».

Голосом и лицом он изобразил Всеслава, довольно похоже. Старый воевода всплеснул руками, как бабка:

— Пя-а-ать дён? Да иди ты!

— Сам иди, чего слышал — то и говорю. Эти буераки летят так, что ни один конь не угонится, ни наш, ни фризский, ни степняцкий! Ветер слёзы вышибал всю дорогу, они аж в ушах ледышками замерзали.

Под такой разговор коллеги возвращались в терем после проверки, как разместились все семь сотен походников, не угарно ли в банях и всем ли вдосталь еды и питья. На пяти десятках буеров ехали усеченные экипажи, два водителя без стрелков, зато разницу свободного веса компенсировала повышенная загрузка.

— Ты мне мёдом уши не мажь, ты дело говори! — воеводы зашли в гридницу в тот момент, когда великий князь начал терять терпение и повысил голос на Кондрата.

Главный конструктор на крик изошёл в Полоцке, настаивая на том, что он и его люди не просто должны, а обязаны сопровождать изделия в первом походе, который к тому же обещал быть не только ходовыми, но и боевыми испытаниями. Поэтому часть «грузовых» саночек управлялась его ребятами, среди которых были мастера и инструкторы по вождению. Они на ходу смотрели за поведением изделий и за действиями водителей.

— Да я правду говорю, княже! Всё облазили, всё перетрясли! — горячился Кондрат.

— И прям вот ничего? — недоверчиво уточнил Всеслав.

— Ни единого замечания! Первый отрезок пути все изделия преодолели без поломок. Верёвки подтянули только кое-где, и всё. Чин-наборы все закрытыми стоят! — он аж сиял от гордости.

— А тот, что с берега брякнулся на голый лёд, почитай, с полутора саженей? — мы смотрели, конечно, за всеми ухарями, что выделывали в этом переходе опасные коленца на новых лодочках.

— Сыграли стойки, погасили силу удара. Полозья целы, кузов цел, всё хорошо там! — уверенно кивнул чудо-плотник. Он, как и любой из наших начальных людей, за своих стоял горой.

— Чудеса в решете да и только, — удивился Всеслав. — Ладно, целы — и хвала Богам. Ступай тогда, Кондраша, добирай пар, пока твои там всю баню не вы́студили. Благодарность мою мастерам передай. И по чарке. Но только по единой!

— Да что ж мы, батюшка-князь, без понятия что ли? — смутился главный конструктор.

После той истории, когда его и бригаду не смогли доставить пред светлы очи «ибо потому что», он и вправду перестал увлекаться всеславовкой, и за подчинёнными своими смотрел внимательно.

— Дядька Василь, а ну, глянь-ка, что внучка-то названная передала тебе, — махнув рукой на лавку рядом, сказал Чародей. И потянул к себе кожаную трубу-тубус, лежавшую на столе рядом.

Оттуда сперва появились какие-то реечки-щепочки, тонкие, но на диво ровные. Князь нажал на концы — и пучок лучинок превратился в рамку, будто для тех удивительных бортей-ульев, что с весны стали делать и Витебские плотники, переняв науку у Киевских. Тех же, по слухам, чуть ли сам князь-батюшка надоумил. Дело было новое, непривычное, но ладилось ловко да быстро. Не иначе, как и вправду чародейством пахло. Но мёду с воском с этими ульями в тот год заготовили столько, сколько никогда до этого времени не выходило.

Вытянув второй пучок реек, Всеслав защёлкнул и вторую рамку. Достал и расправил бережно на первой лист плотной бумаги, прижал его осторожно той, что была чуток побольше. Поочерёдно надавил на углы, слушая внимательно щелчки сухого дерева, говорившие о том, что зубы вставали в пазы плотно, не ломаясь. А потом поставил получившуюся картину, отведя позади узенькие подножки-стоечки.

— Ах ты ж ма-а-атушки мои! — выдохнул протяжно старый воевода. С портрета на него смотрела дочь и внуки, как живые.

Лесина художественная школа работала, как и всё в Полоцке, исправно и успешно. За картинками самой разной направленности, от душеспасительных до откровенно скабрёзных, на торгах всегда толпились очереди. Дев нагих да весёлых нарасхват мели́ викинги. Иногда и нашим доставалось, но после того, как на службе отец Иван рассказал об опасности блуда и прелюбодейства, уточнив при этом у купца Викентия, зачем тому, старому, занадобились срамные картинки, локальный спрос упал до нуля, оставив только экспорт.

Во многих домах считалось обязательным и почётным поставить в красном углу под образами или рядом с чурами «Александрову падь» или «Ангела над Люблиным». Картины «Всеславово поле», «Роман Всеславьич на Булгаре» и «Полоцк-Задунайский» только-только появились, но сразу выбились в бестселлеры, даже несмотря на откровенно кусачие цены.

Бывшая древлянская Леська-сирота, а ныне великая княжна Полоцкая Леся Всеславна, на коммерческое направление поставила лучших учениц и учеников, которым Глебка подсказывал сюжеты и снабжал кистями, красками и чудо-палочками, карандашами. Научились делать и цветные, хоть пока и не всех цветов. Но с этим обещал в ближайшее время помочь недожаренный католиками фриз.

Сама же княжна рисовала очень редко, потому что гораздо чаще была занята в лазарете, школе или библиотеке, которую тоже с разрешения князя устроила своими силами. Но уж если брала в руки карандаш, краски, да хоть уголёк или комочек мягкой красной глины — выходил настоящий шедевр. Вот как этот.

С желтоватого листа на нас смотрела счастливая улыбавшаяся Дарёна Васильевна. На коленях у неё сидел Рогволд, а на руках лежал Георгий, он же Юрка, он же Егорка. В лицах их не было иконописных черт, они выглядели совсем живыми. Казалось, мигни́ — и Волька побежит играть с новым другом, кудлатым щенком из далёких заморских земель, которого привёз из похода батька. Юрка протянет ручки, чтобы пухлыми пальчиками поиграть с материными височными кольцами. Он всегда трогал их одним пальцем и с задумчивым