Очер. Нечаянный казус - Олег Артюхов

Отила заявился под вечер, что само по себе странно и необычно для существа, предпочитающего ночь и потёмки. В вечернем свете я хорошо разглядел нового приятеля. Отила был чрезвычайно волосат, вернее, лохмат, поскольку видимость волосатости придавала шапка длинных густых волос на голове, откинутых назад и покрывающих почти всю спину. На чистом безусом и безбородом лице с выразительными чертами выделялись большие глаза с голубой радужкой и круглыми зрачками. Домовой был одет в драные обноски тёмно-серого цвета: рубаху и портки. Босые стопы ног были непропорционально велики.

— Налюбовался, — проворчал Отила. — Вижу нос воротишь. Не нравлюсь?

— Очень даже нравишься. — Я подбодрил его кивком. — Истинно красавец, вот только зарос маленько. Обуть тебя надо и постричь.

Не успел я договорить, как домовой вдруг отпрыгнул, изменился в лице, ощерился и зашипел, как взъерошенный кот. Потом успокоился.

— Ты что совсем обалдел! Проворчал Отила, — Убить меня хочешь? В волосе вся наша сила. Даже думать не смей. А обувь не надобна, неудобно в ней. Пробовал обуваться пару раз, да не стерпел.

— Ладно, ладно, не сердись, не знал, что тема запретная, — начал я вилять, стараясь ублажить домового.

— Не сержусь. И довольно о том. Сказывай, как сходил, что разузнал? — домовой потоптался, опять забрался в кресло и уселся на подлокотник.

Подробно рассказав о своей вылазке к хреновине, я протянул ему листок со странными знаками. Отила осторожно взял записку, наморщился, поскрёб лоб и начал водить пальцем по строке, шевеля губами. Потом он поднял глаза к потолку, замер, снова взял листок и, раскачиваясь, произнёс фразу на непонятном языке.

— Понял что, или нет? — я буквально ёрзал от нетерпения.

— Погоди… Ага… Так… Вот оно что… Значит так, это письмо и язык частично похожи на наши родовые. Кстати, от него пошли и руны, и буквы всех европейских алфавитов, кроме арабских, индийских и китайских, конечно. Короче, тебя приглашают пообщаться.

— Выходит, ты и твои родичи тоже оттуда? — Я ткнул пальцем в небо.

— В конечном итоге, все живые, а тем более разумные твари оттуда, — глубокомысленно проговорил домовой и замолк, задумавшись.

— А там не написано, что они имею в виду под общением? — спросил я, прокручивая в голове варианты, и прикидывая, как бы половчее избавиться от этого абсурда.

Я искренне желал, чтобы вся эта морока поскорее закончилась. Более того, у меня всё сильнее крепло желание послать всё происходящее по известному адресу. Согласитесь, что в мои 68 гарцевать аки жеребцу и искать на задницу приключения совсем не комильфо. Интуиция меня никогда не подводила, а сейчас она буквально вопила, что я вляпался в дело тёмное и опасное, от которого так и несло бездной. Вместе с тем врождённая авантюрная натура не давала покоя. Уж больно необычным было событие. И, прямо скажу, не кокетничая, событие глобального уровня. Как-никак прямой контакт с инопланетным разумом. Раньше в прессе вскользь упоминалось о чём-то подобном, но как-то смутно и с большой долей выдумки. А здесь вот она хреновина торчит в земле и приглашает пообщаться. В то же время жуть как хотелось избежать суеты, шума и ажиотажа, которые наверняка поднимутся вокруг этой ситуёвины. Но имелся неизмеримо более худший вариант — застенки спецслужбы, если большие дяди захотят всё это засекретить. Не по мне всё это. Шибко не люблю я публичности, а ёщё больше не люблю застенки.

Домовой ухмыльнулся и ответил:

— Написано: «приди с чистыми помыслами и прикоснись к вечному». Значит, надо прикоснуться.

— Ну, нет. Прикоснусь, а она руку отхватит, или насмерть током шарахнет, — выдумал я повод не лезть в глубину проблемы.

— Я тебя умоляю, — хмыкнул домовой. — Ты хоть бы врал как-то поумнее что ли. Давеча по энтой железяке стучал? Стучал. Царапал её всячески? Царапал. Магнитом ёрзал? Ёрзал. Что-то я не вижу, что она тебе руку отгрызла. Лучше скажи по-честному, что струсил, Егорша. А хошь, я с тобой пойду? За штаны подержу, коль боисся.

Я с улыбкой посмотрел на домового, понимая, что этому маленькому засранцу до невозможности любопытно и не терпится хоть немного прикоснуться к неведомому, и потому он пытается взять меня на «слабо». Кого? Меня? Того, у кого вся задница в шрамах. Эх, ты, наивный деревенский домовой. Ответил бы я ему необидным отказом, но и мне тоже любопытно.

— Ладно, уговорил, речистый. — усмехнулся я. — С утра отправимся. Ты сам пойдёшь, или тебя донести?

— Попрошу без намёков, верзила. — нахмурился Отила. — Сперва сам сопли подбери. Встрену тебя на месте. Вот только попрошу Рамуркишурбарсурака за домом присмотреть.

— Кого?! — У меня от этого имени чуть мозги не закипели.

— Родича моего. Можешь называть его Рам. — пояснил Отила. — Он жил в соседнем доме, из развалин которого ты кирпичи таскал. Дом сгорел, и Рам временно бездомный. У меня пока живёт в твоём сарае.

— Как это живёт? Почему не знаю?

— Ха-ха-ха. — хохотнул Отила. — Много будешь знать, голова лопнет. Что ты знал обо мне, пока я не показался? То-то же. Рамуркишурбарсурак выходи, хватит прятаться.

Я почти не удивился, когда из щели между гардеробом и стеной выбрался ещё один домовой. Этот был на голову выше Отилы, и заметно уже в плечах.

— Здрассте, — вежливо поздоровался гость, — меня зовут…

— Я уже сказал, — перебил его Отила, — советую откликаться на имя Рам. Эти бестолковые люди не в состоянии правильно произносить наши имена. Тебе мы поручаем завтра присмотреть за домом. Чтобы тут ни-ни! Понял?

— Что ж не понять, — кивнул Рам. — Дело нехитрое.

— Хитрое, не хитрое, а присмотри, — строго указал Отила. — А теперь ступай, нам надо потолковать.

— То выходи, то ступай, — ворча, Рам скрылся за гардеробом. Отила проследил взглядом родича и продолжил:

— Что завтра будет не ведаю, но то, что печку ты так и не сложишь, это точно. Плохого не чую, но что-то тревожно. Так было, когда я бежал из горящей Москвы от бонапартовых головорезов. Ладно, рискнём, живы будем, не помрём. По-любому, почую худое, сразу предупрежу. — Он спрыгнул с кресла, посеменил к приоткрытой двери и исчез.

Всю ночь я прокручивал факты и домыслы во всех направлениях, и так докрутился, что в голове мути стало больше, а мысли — жиже. Под утро, кипя от раздражения, я начал серьёзно обдумывать, как бы побыстрее послать всё и всех ко всем едреням и уехать в измученную зноем, истекающую потом и пропитанную гарью Москву.

Проснулся я ни свет, ни заря. Утро едва забрезжило, но уже было видно, что горизонт затянуло даже не дымкой, а дымом. Где-то серьёзно горели леса и торфяники. Торфяной дым ни с