Десятое Блаженство - Валерий Петрович Большаков

Подумав, я с чувством сказал:

— Да!

— Мы как-то с девчонками разговаривали, — оживилась Маргаритка. — Ну, вот смотри. Мужчина женится на девушке. У них родится ребенок. Проходит год или два — пара расстается, он уходит к другой, выплачивая алименты первой. Еще ребенок — и снова развод! Не сошлись характерами. Наконец, мужчина с третьей… И это считается нормальным! Две молодые женщины одиноки, двое детей растут без отца, но греха в этом нет! Но вот если все четверо живут вместе, в любви и согласии, а у детей есть и папа, и мама… Ну, пусть три мамы! Вот это уже грешно! Вот это аморалка! Почему за нравственную принимается ситуация, когда счастье — табу?

— Знаешь… — я глядел в иллюминатор, где раскинулась сплошная плоскость крыла. — Однажды мне попалась книга… Хорошая книга… О далеком будущем. Там человечество не исследует космос — все люди очень любят друг друга, и боятся отпускать хоть кого-то в опасные полеты к звездам.

Я читал — и думал, что мы… я, ты, Инна с Наташей… мы как бы ячейка того общества из «прекрасного далёка», где возлюбить ближнего — не заповедь, а истина.

Рита мило покраснела, и прижалась легонько, как будто молча соглашаясь с моими выводами.

— Уважаемые пассажиры, командир корабля и экипаж от имени «Аэрофлота» приветствуют вас на борту сверхзвукового пассажирского самолета «Ту-144», выполняющего рейс по маршруту Москва — Берлин. Полет будет происходить на высоте семнадцать тысяч метров со средней скоростью две тысячи двести пятьдесят километров в час. Время в пути — один час пять минут. Рейс выполняется экипажем Шереметьевского объединенного авиаотряда, командир корабля — инженер-пилот 1-го класса товарищ Верещагин…

Стюардесса, облитая синим костюмчиком, щебетала, не скупясь на улыбку. Снизу ровным хором запели двигатели, работающие на малом газу. Товарищ Верещагин погонял их — звук всё набирал и набирал мощи, восходя к обвальному грохоту взлетного режима.

Самолет стронулся рывком — нас тут же вжало в спинки кресел. Скорый разбег промелькнул, лишь краешком задевая сознание, и вот в иллюминаторах завились туманные струи — махина «сто сорок четвертого» неощутимо оторвалась от земли.

А ускорение не меньшало — ревущий лайнер набирал высоту с колоссальным углом тангажа. Ноги выше головы!

Минуты три не спадала перегрузка — мы будто в космос стартовали!

Постепенно меня перестало вдавливать в спинку сиденья, а тучи промахнули под крыло. Самолет обгонял звук, и на равномерный гул двигателей наложилось довольно громкое шипение — это воздух обтекал фюзеляж.

За борт было страшновато смотреть — облачный слой не клубился в иллюминаторе, а сверкал далеко-далеко внизу.

Светло-голубые оттенки небес вблизи горизонта плавно переходили в фиолетовый цвет стратосферы, а еще выше проступала натуральная чернота.

— Миш…

— М-м?

— А в Израиль… Ты тоже с нами поедешь?

Я невольно улыбнулся.

— Погоди, мы еще Эшбаха не уговорили!

— Вы не уговорите, — Рита вздернула носик в великолепной уверенности, — так мы с Наташкой уболтаем!

Вязкая волна задумчивости окатила меня, заливая, как букашку в янтаре. Никуда я, в принципе, не собирался, ни в какую пустыню. Я и в Берлин-то вылетел без особого умысла — так просто, загулять на выходные, окунуться в иную среду. Может, и пользу Гайдаю принесу. Но Израиль…

Нет, съездить-то могу, отпуск накоплен изрядный. Но что мне делать в Эрец Исраел? За девчонками присматривать?

— Ну, не знаю… — затянул я.

— Поехали! — горячо зашептала Рита. — С тобой нам будет спокойнее, правда-правда! А за Леей, за Юлей мои папа и мама приглядят. Они обещали заехать на недельку… Чего б тогда и не на четыре недельки?

— Ну, не знаю, — повторил я. — Но подумаю.

— Подумай, подумай!

В принципе… Почему бы и не съездить? Марчук неплохо раскрутился, почувствовал вкус к политике. Уже кандидатом в члены Политбюро заделался, обойдется как-нибудь без зама, у него помощников куча…

И в Институт Времени меня не сильно тянет — рутина, текучка. Новых идей — ноль, наука лениво булькает на медленном огне…

Я еще не забыл кипенья страстей в позатом году, когда мы юбилейный рубль забросили в прошлое.

И чё, как Изя говорит? А ничё…

Корнеев где-то в Серпухове нашел объем с чулан величиной, замурованный в прошлой пятилетке, и решили мы перенести на пять лет назад стандартный образец — бронзовый брусок в три кило весом. А фиг…

Трансформатор в лаборатории весело горел, а хронокамеру разнесло инверсным излучением. Загадка природы.

«Если что, Киврина оставлю за себя, — прикинул я. — Побудет ВРИО, ничего ему не сделается. Не ленился бы, давно б уже докторскую защитил…»

Тут мои скучные мысли вымело — стюардессы разносили завтрак. Бутерброд с черной икрой, стопка нарезки, салатик и чай с пирожным подняли мне настроение.

Я задремал, даже тень сна повидал, но высокий, звонкий голос вернул в явь.

— Уважаемые пассажиры, наш самолет приступил к снижению. Просьба всех застегнуть ремни, убрать столики и привести спинки кресел в вертикальное положение…

Тот же день, позже

Берлин, Ляйпцигер-штрассе

Стеклянная призма берлинского филиала «Элрон-Нортроникс» корректно раздвинула серые бетонные коробки домов времен Бизонии, и окружила себя кольцевым сквером, как юбочкой-пачкой. Небогато, но представительно.

Переговариваясь, наша делегация поднялась в конференц-зал. Андреас Эшбах уже ждал нас, нервно прохаживаясь вокруг гигантского стола. Это был плотный очкарик, еще не разменявший тридцатник, с простым и открытым лицом. Глаза не воспринимали в нем ничего специфически немецкого, но некий трудноуловимый тевтонский дух угадывался на «клеточном уровне».

— Guten Tag, Genosse Eschbach! — я с ходу врубил третью скорость. — Bitte, Genosse Eschbach, nehmen Sie platz!

Андреас, инженер, программист и писатель, растерялся, углядев вошедших. Неловко поклонившись, он сел, пораженно наблюдая за нами. «Звезду экрана» Эшбах узнал сразу и неуверенно глянул на меня, будто сомневаясь в реальности происходящего.

— Миша, продолжайте в том же духе! — придушенно сказал Гайдай. — Мы забыли пригласить переводчика!

— Genosse Eschbach… — завел я, но писатель протестующе поднял руки.

— Nein, nein, einfach Andreas!

Я кивнул, косясь на Леонида Иовича, и «продолжил в том же духе», заодно