Японская война 1904. Книга вторая - Антон Дмитриевич Емельянов

Татьяне Гагариной только 6 сентября должно было исполниться 20, отец никак не хотел отпускать ее так далеко от столицы, но она смогла настоять на своем. Не зря столько времени проводила у дяди, Андрея Григорьевича, ректора Санкт-Петербургского Политехнического. Тот всегда учил и ее, и своих студентов, что они должны уметь думать и стоять за свои свободы. Говорят, что из-за этой своей принципиальности дядя ссорился с самим министром финансов Коковцевым, с другой стороны, за эту же твердость во взглядах его приметил и приблизил сам Витте.

— А вы читали последнюю статью в «Ведомостях»? Говорят, первые из спасенных им в Корее пленников доехали до Москвы, и там их встретил сам великий князь Сергей Александрович… — до слуха Татьяны долетели голоса вечно трущихся у госпиталя свитских.

— Кажется, звезда полковника Макарова снова загорится.

— Если он доживет до этого. Говорят, генерал Одишелидзе отправил Макарова в самое горячее место.

Услышав знакомое имя, Татьяна сразу подобралась. Она ведь в тот вечер была в столь сильном волнении, что так и не поблагодарила своего спасителя. А он ведь из-за нее поссорился с великим князем, генералами, карьеру испортил. Ради нее… Девушка сама не заметила, как у нее на щеках появился румянец. Впрочем, она никогда не обращала внимание на такие мелочи, когда собиралась сделать что-то важное.

Вот и сейчас, как бы между прочим подойдя к двум поручикам из штаба Куропаткина, Татьяна ловко включилась в разговор. Пара общих фраз, и она уже почти было задала главный вопрос — как там полковник… Но именно в этот момент в госпиталь заглянул сам Алексей Николаевич.

— А вы интересуетесь войной? — от Куропаткина пахло дождем и свежим сигарным дымом. — Мне казалось, наши прекрасные дамы думают только о спасении жизней.

— Мы ведь по госпиталю не молча ходим и улыбаемся, — Татьяна постаралась успокоиться. — Солдаты и офицеры задают вопросы, и было бы хорошо, если бы мы могли на них ответить. Или иногда они спорят друг с другом, и тоже было бы нелишним знать, как их успокоить.

— И какие же вопросы нынче обсуждают в госпитале? — у Куропаткина было благодушное настроение.

— Первое, на что жалуются раненые: у японцев всегда больше патронов, — начала Татьяна. — Наш солдат несет 7 фунтов еды, включая хлеб и консервы, и 4 с половиной фунта патронов. А японский — 2 фунта риса, зато патронов аж 9 фунтов.

— Хм, — Куропаткин сначала растерялся от неожиданно конкретных цифр, совсем не того он ждал от милой девушки в госпитале Красного Креста. — Нормальное питание важно. Кому как не вам, медсестре, знать, что без него тут бы лежало больше солдат с желудочными болезнями, чем раненых.

— Питание важно, но… У японцев еще на каждого по 9 фунтов патронов в дивизионном обозе лежит. И по 600 человек носильщиков на каждый полк, чтобы все это доставить по первому требованию. А у нас всего 200 нестроевых.

— Вы общались с полковником Макаровым? Тот тоже все про патроны рассказывал. И через Засулича писал донесения, и лично… — Куропаткин нахмурился, да так грозно, что Татьяна чуть не замолчала.

Но тут в разговор включился один из больных.

— Лайминг Николай Александрович, — один из недавно начавших ходить раненых подошел и вытянулся перед генералом. — Полковник, 11-й Восточно-Сибирский стрелковый, был ранен под Тюренченом и наверняка бы умер, если бы полковник Макаров не прорвал наше окружение. Я хотел согласиться с милой Татьяной, что патронов нам не хватило. Японцы и стрелять начинают раньше, и не прекращают огня, как наши, экономя запас. Пожалуй, единственные, кто стреляет больше, чем они — это части как раз того самого Макарова.

— Николай Александрович? — Куропаткин сначала хотел было вспылить, но потом неожиданно сменил гнев на милость. — А ведь мы вместе сражались вместе в Ахал-Текинской экспедиции?

— Так точно, отличился с вами при штурме Геок-Тепе, получил за это 2-го Станислава!

Татьяна про себя в этот момент в очередной раз удивилась, насколько же важно для мужчин боевое братство. Вот еще мгновение назад Куропаткин был готов тут всех растерзать, а теперь… Расслабился и на самом деле готов слушать.

— Что ж, я подумаю над вашими словами, — кивнул он. — Может быть, есть что-то еще?

— Есть… — Лайминг морщился из-за ран, но продолжал стоять по струнке.

Татьяне очень хотелось ему помочь, но она — дочь князя и как никто другой знала, что иногда честь важнее, чем боль. Сейчас для полковника было важно показать себя перед старым командиром, показать самому себе, что он еще что-то может. И поэтому она тоже стояла и ждала: вот уйдет Куропаткин, и тогда она все этому Лаймингу выскажет. Поможет и выскажет, а заодно расспросит, каков в обычной жизни тот, кто не побоялся заступиться за нее даже перед самим великим князем.

Лайминг тем временем опять рассказывал про Макарова:

— Понимаете, наши полки — они пехотные, вся кавалерия и орудия прикреплены к корпусу. А у самураев даже на таком уровне все есть. И в итоге на конкретных участках такой же японский полковник может поставить против меня пушки или пустить пару эскадронов в обход, а я — нет.

— Вы не учитываете, что ваш командир корпуса может собрать больше орудий в точке прорыва и переломить ход сражения.

— Или не может, — просто возразил Лайминг. — Я однажды слышал, как Макаров говорил своим, что современная война стала шире. Каждый отряд теперь прикрывает несколько километров фронта, любое подкрепление идет не минуты, а часы или даже дни. И тот, кто лучше готов на тактическом уровне, в итоге получает и стратегическое преимущество.

— Слова…

— Он выбил себе в полк кавалерию и пушки, — возразил Лайминг. — И умело ими воспользовался. Разве не он превратил разгром на Ялу в обычное отступление? Или вон сегодня начали приходить раненые с Вафангоу — так он там одним полком сдерживает дивизию.

— И раненых при этом меньше сотни! — Татьяна не удержалась и вмешалась в разговор.

— К сожалению, те, кто доехал до вас — это вовсе не все, кто пострадал на поле боя. Вы же сами знаете, насколько может затянуться вывоз раненых под огнем врага. Тем более при таком неравенстве сил, — Татьяне показалось, что Куропаткин, несмотря на поучительный тон, все же задумался. Или вспомнил своего