Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

— Лян Фу, переводи, — громко сказал я, но так, чтобы все поняли, что это мое решение, а не инициатива командира тайпинов. — Я никого не держу. Каждый, кто хочет уйти, свободен. Дорога открыта.

Толпа замерла в недоумении. Даже Ван, услышав перевод, удивленно вскинул голову.

— Но! — Я поднял руку. — Золото, — я кивнул в сторону фанзы приказчика, где были найдены карты, — останется здесь. Мы, мой отряд, проливали за него кровь, штурмуя этот гадюшник. Это наша добыча, и она пойдет на покупку оружия для нашей общей войны.

По толпе прошел разочарованный ропот.

— Однако, — продолжил я, — я понимаю, что многим из вас нужно добраться домой, к своим семьям. Поэтому каждый, кто решит уйти, получит от меня провиант на дорогу, мешок проса и лян золотого песка, чтобы не умереть с голоду в пути. Выбирайте. Или уходите с миром и малой долей. Или оставайтесь с нами, берите в руки оружие и сражайтесь за большую долю, за свободу и за новую жизнь, или зарабатывайте и получайте честную плату.

Среди рабов начались яростные споры. Неудивительно: я дал им то, чего у них никогда не было — выбор. Ван, поняв, что разбогатеть ему тут не светит, что-то яростно прорычал, развернулся и, сопровождаемый своими самыми верными сторонниками, пошел прочь, к выходу из ущелья. Остальные остались. Они смотрели на меня — уже не со страхом, а с восторженным уважением.

— Теперь они с нами, — сказал Лян Фу, подойдя ко мне. — Они будут не рабами, а воинами. Нашими братьями.

Тем временем вернулся Тит.

— Командир, я там склады проверил. Золота тут в закромах немного — видимо, все добытое сразу свозили в Силинцзы, но с полпуда найдется…

— Вот так славно! Полпуда золота — это мало? — удивился Мышляев.

…чумиза и гаолян есть в достатке, а уж инструмента — на три таких прииска хватит. Кирки, лопаты, тачки, вороты… Все в исправности. Можно хоть завтра начинать работу.

Выслушав доклад, я кивнул, глядя, как бывшие рабы обступают тайпинов, жадно слушая их рассказы. Да, прииск должен был снова заработать, и чем быстрее, тем лучше. «Тигровый Зуб» — самый богатый из приисков Тулишена, почти неуязвимый для внезапной атаки извне, будет нашим главным форпостом.

Остаток дня пролетел в мелких хозяйственных заботах: уходящим рабам вручали золото и провиант, заканчивали ревизию продовольствия и прочих припасов, распределяли наших новых работников по бригадам. Лишь когда солнце зашло за западные вершины Хингана, я смог вырваться из этой круговерти и хотел было вернуться к изучению таинственных карт, но меня вызвал доктор Овсянников.

— Владислав Антонович, будьте любезны, пройдемте в наш лазарет! Меня очень беспокоит состояние Сафара!

Встревожившись, я поспешил за ним.

В небольшой фанзе рядом с домом управляющего, где разместился наш импровизированный госпиталь, лежало восемь тяжелораненых. Сафра устроили на кане у стены. Даже в неясном пламени свечи было видно, что Сафару стало хуже. Что-то глухо бормоча по-башкирски, он метаться на своей импровизированной койке, а лицо его горело лихорадочным румянцем. Овсянников, потрогав его лоб, с мрачным лицом покачал головой:

Пульс слабый, аритмичный. Жар. Как я и боялся, началось воспаление мозга. Если мы не обеспечим ему полный покой и правильный уход, он может и не выжить. Здесь, в походных условиях, я бессилен. Ему нужно обеспечить достойные условия выздоровления. Надо отправить его обратно в Силинцзы — оставлять его здесь, в горах, равносильно смертному приговору.

— Доктор, перенесет ли он путешествие до города? — с беспокойством спросил я, вспоминая, сколь труден был путь до прииска «Тигровый Зуб». Овсянников тяжело вздохнул.

— Да, его можно доставить, но только на носилках. Выделите несколько пар толковых людей. Я буду сопровождать их.

— А остальные раненые?

— Их состояние не внушает опасений. Впрочем, я взял бы еще вот этого, — он указал на лежавшего рядом с Сафаром нанайца с простреленным плечом, — поскольку опасаюсь нагноения…

— Курила… — раздался вдруг тихий шепот, прервавший наш разговор.

Сафар пришел в себя. Похоже, жар немного спал, но слабость была такова, что он едва мог пошевелить головой. Он с трудом сфокусировал на мне взгляд, и его потрескавшиеся губы шевельнулись.

— Не уходи… — прохрипел он.

— Я не ухожу, Сафар. Уходишь ты. В город, в лазарет. Тебе нужно лечиться.

В его глазах на мгновение мелькнула паника. Он попытался приподняться, но не хватило сил. Его рука нащупала мою и вцепилась в нее с неожиданной, лихорадочной силой.

— Нет… я должен… с тобой… — прохрипел он, и его взгляд стал лихорадочным и ясным. — Он забрал у меня все, Курила. Все. Я дышу только для того, чтобы увидеть, как он будет подыхать. Я не могу здесь лежать… Не могу… пока эта тварь ходит по земле. Это… несправедливо…

Он говорил, задыхаясь, и каждое слово отнимало у него последние силы. Глядя в его горевшие безумным, черным огнем глаза, я видел — эта жажда мести была последней нитью, за которую душа цеплялась в этом мире.

Я опустился на колени рядом с его каном, чтобы наши глаза были на одном уровне.

— И ты увидишь. Слышишь? — сказал я твердо. — Ты все увидишь.

— Я… должен… быть там… — прошептал он.

— Ты там будешь. Ты пойдешь со мной, — твердо пообещал я. — Но сначала ты должен встать на ноги. Мертвый, ты мне не помощник. Клянусь тебе, — я накрыл его горячую, сухую руку своей, — ты получишь Тулишена или его голову. Я принесу ее тебе. Но ты должен выжить. Ты мне еще нужен. Живым. Понял?

Он долго, не отрываясь, смотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них правду. Затем медленно кивнул, и его хватка ослабла. Он закрыл глаза, измученный этим коротким разговором.

На выходе из лазарета меня поймал Тит.

— Что с ним? — коротко спросил он.

— Плох. Надо везти в Силинцзы. Придется всю дорогу ташить его на носилках. Выделю людей, и завтра с утра они пойдут.

— Я с ним, — глухо сказал он.

— Мне здесь нужны бойцы, Тит.

— А ему нужен друг, — просто ответил он, и в его голосе было столько тяжелой, мужицкой вины, что я не нашел в себе сил возражать.

Утром конвой из