Концессионер - Дмитрий Шимохин

Офицер ответил ледяным молчанием, глядя сквозь меня на заснеженные улицы Иркутска.

Мы ехали в полной тишине, нарушаемой лишь скрипом полозьев и фырканьем лошадей. Я лихорадочно перебирал в уме все свои грехи — прошлые и настоящие. Куда меня везут? В тюремный замок? В жандармское управление на допрос? Или, может, это инсценировка, и за ближайшим поворотом меня ждет глухой переулок и нож под ребро от людей Сибирякова? Эта неизвестность была хуже любой определенности.

Наконец, сани замедлили ход и остановились. Я выглянул наружу мы стояли не у тюрьмы и не у полицейского управления. Мы стояли у самого величественного здания в городе — Дворца генерал-губернатора.

Меня провели через анфиладу гулких приемных и коридоров, где со стен на меня строго взирали портреты суровых сибирских наместников. Скрип сапог конвоя эхом отдавался в тишине. Наконец, одна из массивных дубовых дверей отворилась.

— Ожидайте здесь, — бросил офицер.

Меня втолкнули внутрь, и дверь за моей спиной с глухим стуком захлопнулась. Щелкнул замок.

Я остался один. В огромном, пустом кабинете с высоченными потолками и окнами от пола до потолка, за которыми вихрилась снежная пыль. В золоченой клетке, в самом сердце сибирской власти, ожидая приговора, суть которого была мне неизвестна. Время тянулось мучительно долго. Тиканье огромных напольных часов в углу отсчитывало секунды, и каждый удар отдавался в гулкой тишине, как молот судьбы.

Наконец, за дверью послышались шаги. Замок щелкнул, и в кабинет вошел невысокий, но крепкий пожилой мужчина в генеральском мундире без лишнего шитья. Сухое, обветренное лицо, усталые, но пронзительные глаза под седыми, густыми бровями. Я узнал его по портретам. Михаил Семенович Корсаков. Генерал-губернатор Восточной Сибири, соратник великого Муравьева-Амурского, один из тех первопроходцев, что присоединили к Империи огромные земли, а теперь превратились в их главных администраторов. Человек, чьим именем уже назвали порт на Тихом океане.

Он прошел к своему огромному письменному столу, не удостоив меня даже беглым взглядом. Мои глаза невольно проследили за ним, отмечая детали. На стенах — гигантские карты Сибири и Приамурья, испещренные пометками, портрет Государя, скрещенные наградные сабли. Но на столе, рядом с аккуратными стопками официальных бумаг, лежали инженерные журналы и несколько образцов руды. Хозяин этого кабинета был не просто сатрапом. Он был строителем.

Он сел за стол, но сесть мне не предложил. Несколько долгих, невыносимых секунд он молча, изучающе смотрел на меня. Это был взгляд человека, привыкшего видеть людей насквозь — и каторжников, и купцов, и чиновников.

— Господин Тарановский, — наконец произнес он, и его голос, тихий и ровный, прозвучал в тишине кабинета оглушительно. — Несколько дней назад я получил донесение от наказного атамана Амурского казачьего войска.

В моей голове все встало на свои места. Гольцов. Старый лис сдержал слово, но не так, как я ожидал. Он доложил по инстанции.

— В донесении говорится, — продолжил Корсаков, сцепив пальцы, — что группа забайкальских казаков, самовольно нанятая вами, пересекла государственную границу и вторглась на территорию Цинской империи. Более того, эта группа вела там боевые действия, участвовала в штурме укрепленного поселения и, как я понимаю, имела успех.

Он сделал паузу, и его усталые глаза впились в меня, требуя ответа.

— Господин Тарановский, вы понимаете, что это называется частная война? Вы, подданный Российской Империи, без всякого приказа и разрешения, повели за собой государевых служивых людей воевать на чужой земле. Я еще не получил официальной ноты от китайцев, но она, несомненно, последует. И это будет международный скандал, который может поставить под угрозу все договоры, подписанные покойным графом Муравьевым.

Он откинулся на спинку кресла, и тишина в кабинете стала еще более гнетущей.

— Объяснитесь.

Слово повисло в гулком, пропитанном властью воздухе кабинета. Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Сейчас каждое слово имело вес. Маска смиренного просителя здесь не поможет. Передо мной сидел не просто чиновник, а человек, сам прорубавший для Империи окно на Восток. И говорить с ним нужно было на его языке — языке фактов и силы.

— Позвольте доложить, ваше превосходительство, — голос мой звучал ровно, почти бесстрастно. — Я не начинал эту войну. В начале осени банда хунхузов, ведомая неким Тулишэнем, вторглась на русскую территорию. Они сожгли дотла несколько стойбищ наших союзников-нанайцев, а затем напали на мой прииск Амбани-Бира, вырезав часть гарнизона. Я лишь преследовал разбойников и убийц. И так уж вышло, что их главное логово оказалось за рекой.

— Это называется самосуд, господин Тарановский! — жестко прервал меня Корсаков. — Существуют границы, законы, рапорты! Вы должны были доложить ближайшему воинскому начальнику, а не устраивать карательную экспедицию, словно вы сами себе хан и богдыхан!

Я сделал шаг вперед, и спокойствие слетело с меня, как маска. Вся несправедливость, вся ярость последних месяцев — за убитых товарищей, за сожженные поселения, за это вот казенное, слепое равнодушие — вскипела во мне.

— Какие законы, ваше превосходительство⁈ — мой голос зазвенел, отражаясь от высоких потолков. — Где были ваши законы и ваши казачьи разъезды, когда они резали моих людей и союзных нам нанайцев на нашей земле⁈ Ваш предшественник, покойный граф Муравьев, верно показал, как надо говорить с теми, кто живет за Амуром. Они уважают только силу и презирают слабость! Этот край держится не на параграфах уложений, а на страхе перед русским штыком! И когда этот страх уходит, сюда немедленно приходит резня! И поняв, что нас можно грабить без ответа, придут другие и весь край потонул бы в огне и крови!

Лицо генерал-губернатора побагровело. Он медленно поднялся из-за стола, опираясь костяшками пальцев на полированную столешницу.

— Да кто вы такой, чтобы судить о моей работе⁈ — проревел он, и в его голосе заклокотал гнев оскорбленной власти. — Чтобы поучать меня, как управлять этим краем⁈ Вы — авантюрист, который своей безрассудностью едва не поджег всю границу!

— А помните ли вы, что Ермак Тимофеевич был никто иной как главарь частной армии? — не отступая, парировал я. — А кем был Хабаров? Тот еще авантюрист! Но именно эти люди заложили фундамент нашего господства над этим диким краем! Наконец, — я посмотрел ему прямо в глаза, нанося самый точный удар, — не припомните ли вы, как некто Невельский, нарушив все прямые запреты Петербурга, вошел в устье Амура и основал там пост, поставив столицу перед фактом? Ведь вы были этому соучастником, не