Шайтан Иван 6 - Эдуард Тен

Паша кивнул. Мы проводили гостей до кареты и тепло попрощались с их высочествами.

Александр после длительного молчания сказал. — Благодарю тебя Павел, что вытащил меня в гости. Давно мне не было так хорошо. Вернее никогда не было прежде, как сегодня.

— Не стоит, Алекс. Я тоже всегда мечтал иметь таких друзей честных, бескорыстных и верных. Знаешь, там, на дороге, когда на нас хлынула лавина башибузуков, мне стало страшно, очень страшно. Я оглянулся, а они стоят, спокойно командуют. У меня, наверное, был такой испуганный и подавленный вид. Пётр Алексеевич встряхнул меня и напомнил, кто я и чья кровь течёт во мне. Страх опозорить нашу фамилию победил мой прежний страх. — Павел замолчал, поглаживая эфес своей наградной, Георгиевской сабли.

— А, я, наверное, никогда не испытаю, что значит участвовать в бою. — грустно вздохнул Александр.

— Не печалься Александр, это не твоё. Тебе предстоит управлять Российской империей, а это дело куда сложней и ответственней чем рубиться в конной атаке. У каждого свой крест. В углу всхрапнул Илья, уснувший под мерный стук копыт.

— Вот тебе и страж, — усмехнулся Павел.

Последний гость ушел. Аслан, решил сменить повязку, заметив кровь. Я пристальнее взглянул на рану — она потемнела, края распухли. — Яд…– Мысль возникла внезапно, но с леденящей ясностью. Всё встало на свои места: внезапный упадок сил, потеря сознания — не от перенапряжения. Волна паники подкатила к горлу, но я подавил ее, заставив разум работать. — Анализируй.

Прислушался к организму: сердцебиение учащенное, но не сбивчивое, голова тяжелая от спиртного — ничего сверхъестественного. Никаких признаков отравления. Боль в ране была, но не выходила за рамки ожидаемого. В памяти всплыл тот жгучий глоток спирта… и как я дважды обрабатывал рану этим же раствором после схваток.

— Следовательно, Донвер отравил клинок, — размышлял я, — но яд не подействовал в полной мере. Почему? Может я нагоняю страха. Не было никакого яда?

Оставалось лишь лежать в темноте, размышляя о неопределенности завтрашнего дня. Накопившаяся усталость и нервное истощение взяли верх, и я провалился в тревожный, сон.

Глава 23

Помощник главного военного прокурора Главного военного суда, действительный статский советник Барышев Ульян Самсонович пребывал в отличнейшем настроение. Все текущие дела были в производстве, никаких сложностей не предвиделось. В кабинет вошёл секретарь.–Ваше превосходительство, к вам полковник жандармского корпуса Лукьянов, по срочному делу.

— Проси, — недовольно буркнул Барышев. Визиты жандармов всегда приносили только неприятности.

В кабинет, чуть ли не строевым шагом, прошёл подтянутый полковник в сопровождении молодого корнета.

— Ваше превосходительство, полковник отдельного жандармского корпуса, Лукьянов. — Коротко поклонился.

— Чем обязан? — с раздражением в голосе ответил Барышев.

— Ваше превосходительство, дело полковника графа Иваново–Васильева, находится в производстве под вашим надзором?

— Да, полковник, а в чём собственно дело? Почему этот факт заинтересовал вас? — насторожился Барышев.

— Ваше превосходительство, в материалах дела должно значиться, что полковник граф Иванов-Васильев предъявил во время разбирательства именной серебряный жетон в золотом окаймлении?

— Верно, — со злой усмешкой отчеканил Барышев. — Именно этот жетон позволил ему выйти на свободу с условием явиться пятого декабря. А сегодня, ежели память мне не изменяет, третье февраля. Учитывая тяжесть совершенного преступления, дело было передано на рассмотрение главному военному прокурору, то есть мне, как его первому помощнику. Смею вас уверить, что дело будет рассмотрено со всей тщательностью, и все карающие меры закона будут применены, невзирая ни на чье заступничество или благоволение. Закон суров, но таков закон! — пафосно провозгласил Барышев, откинувшись в кресле и устремив суровый взгляд на Лукьянова.

На губах Лукьянова пробежала еле заметная усмешка.

— Прошу вас ознакомиться.

Он взял из рук корнета лист с императорской печатью и протянул Барышеву.

Помощник главного прокурора впился в текст именного указа. Пробежал глазами в первый раз, затем перечитал внимательно, улавливая каждое слово.

— Но помилуйте! — воскликнул ошарашенный Барышев. — Преступление столь тяжкое, против самого государства, трона! Я никак не могу понять, как сие возможно? Я обязан немедленно доложить главному прокурору, его сиятельству князю Меньшову!

— Несомненно, ваше превосходительство, — холодно ответил Лукьянов, — но лишь после исполнения указа. Прошу отдать распоряжение о выдаче мне всех документов по сему расследованию, до единой бумажки, безотлагательно. — Лицо полковника было каменным, выражая непоколебимую решимость.

Совершенно растерянный, Барышев вызвал секретаря и приказал выдать все материалы по делу графа Иванова-Васильева. Мрачно наблюдая, как полковник с секретарем удаляются, он осознавал: весь его хитроумный план рухнул в одно мгновение.

Мысленно он вновь перенесся к событиям двухнедельной давности. Тогда к нему, взывая о помощи, явился генерал-интендант Лукомский. Речь шла о беде, постигшей обер-интенданта Кавказского корпуса Смолина. Тот, доверчивый до простоты, угодил в хитроумную ловушку, расставленную недоброжелателями, дабы опорочить честного службиста. Злоумышленники, пользуясь его именем и положением, творили темные делишки. Когда же начальник финансового отдела канцелярии Смолина, уличенный в тяжких злоупотреблениях и отстраненный от должности, наложил на себя руки — удавился в петле, — это сочли красноречивым признанием вины и косвенным оправданием для самого обер-интенданта. Мол, подчиненный согрешил, а начальник — лишь недоглядел.

Тронутый стенаниями Лукомского и щедро подкрепленный «знаком признательности» от самого Смолина, Барышев дал твердое слово вытащить его из трясины. План созрел дерзкий и циничный: раздуть громкое дело графа Иванова-Васильева, обвиняемого в государственной измене и хищении казенных средств в пользу врага. Подвести под высшую меру, поднять невиданную шумиху в обществе, вовлечь под купленную прессу. Учитывая, что граф — супруг внебрачной дочери самого Государя, скандал вышел бы оглушительный, способный затмить любую иную новость. На этом фоне Барышев намеревался тихо и быстро замять дело Смолина — отделаться всего лишь отставкой, лишением чинов, наград и пенсиона, с унизительной, но не смертельной записью в формуляре: «за халатность, недостаточный контроль и административную несостоятельность». Смолин, видя в этом спасение, с готовностью ухватился за соломинку.

И вот теперь — полный крах. Сидя в кабинете, Барышев с леденящей душу ясностью осознал: перед ним — не попытка Государя защитить опального зятя. Здесь кроется нечто куда более грозное и непредсказуемое. В памяти с жуткой отчетливостью всплыли строки высочайшего повеления, перечеркивавшего все его расчеты: «Все сведения по настоящему делу изъять. Ежели какие-либо сведения станут известны посторонним лицам, виновные понесут строжайшее наказание.» Фраза «строжайшее наказание» обретает зловещую конкретность.

Барышев сидел, словно парализованный, подавленный и растерянный до крайности.