Гроза над крышами - Александр Александрович Бушков

— Мы кролов давно держим, так что я разбираюсь... Помочь тебе?

— Если не трудно, — ответила девчонка. — Ты так ловко его слапал...

— Сейчас сделаем, — сказал Тарик веско и, когда она оглянулась на калитку, поторопился заверить: — Я и так справлюсь...

Скинув с плеча сумку и перехватив ее правой рукой, левой оперся на верхнюю перекладину забора и одним прыжком перемахнул во двор. Получилось неплохо: не зацепился штанами, аккуратненько встал на ровные ноги — в общем, ловким себя показал. Уверенно направился к крайней клетке, стоявшей на невысоких, в пару ладоней, опорах, присмотрелся к тому, что заметил еще с улицы, кивнул солидно:

— Что тут думать, все ясно... — Чуть не добавил «как в женской бане», но вовремя спохватился: девчонка не свойская, незнакомая, неполитесно будет. — Видишь нижний угол? Гвозди расшатались, вылезли, вот они и наперли...

— И ничего теперь нельзя сделать?

— Да запросто, — сказал Тарик. — Молоток и гвозди найдутся?

— Я даже и не знаю, мы утром приехали, дядя и не осматривался толком. Вон там, если есть, в сараюшке... Ты не посмотришь?

— Ну, коли уж взялся... — сказал Тарик.

И направился к знакомой аккуратной кирпичной сараюшке с дощатой крышей: дядюшка Пакул домовит, вот только, продав дом, мог все забрать...

К его легкому удивлению, весь необходимый в домашнем хозяйстве инструмент оказался на месте, с первого взгляда явствовало, что отсюда ничего не забрали: довольно новые топоры стоят в углу, пила висит на гвозде, на широкой деревянной плашке рядом с прочим, остальное разложено по деревянным ящичкам. Почему дядя Пакул, мастер на все руки, отлично справлявшийся без кабальника, так все и оставил?

Но не было времени раздумывать и удивляться. Тарик снял с оструганной палочки самый подходящий молоток из четырех, зачерпнул из ящика гвоздей с большими шляпками и поскорее вышел во двор. Девчонка так и стояла, воинственно целя хворостиной в кролов, сбившихся в кучу в углу и явно оставивших куцые мыслишки о бегстве на волю.

С сеткой Тарик справился в два счета, прижав угол к доске и добротно приколотив. Распахнув сетчатую дверцу, сграбастал за уши сразу двух побегайчиков и отнес в клетку, запихнул внутрь, потом отправил туда же парочку их сородичей. Накинул крючок, полюбовался воцарившимся порядком — сидят смирнехонько, носами водят ушастые — и повернулся к девчонке:

— Ну, вот и все, теперь не выскочат...

— Ловко как у тебя получилось! — сказала она с ноткой восхищения, и это было приятно.

— Да что там, привык по хозяйству все делать, давно уже...

Вот теперь можно рассмотреть ее подробно. Понятно, почему

Буба слюни распустил до пупа: красивущая — спасу нет. Глазищи цвета яркой сирени, сбрызнутой дождиком, — в Арелате такие редки, а вот в Гаральяне, говорят, на каждом шагу встретишь сиреневоглазых. Золотистые волосы подстрижены той самой «гаральянкой», что

после воцарения на троне Ромерика вошла в фантазийку у дворян и дворянок: никаких косичек, аккуратно подрублены у самых плеч, челка прямая, не расчесана на две стороны. Ладненькая, опять-таки спасу нет: яблочки не большие и не маленькие, в меру. Носик прямой, розовые губки не лишены приятной пухлости, ножки стройные. Признаться, у него сладко заныло не только сердце — ах, какая девчонка, и ведь ничья, хоть это еще ничего не обещает...

И пахло от нее замечательно: душистым мылом черемуховым, хорошими духами, свежестью...

За спиной раздалось короткое могучее рычанье. Тарик обернулся — и остолбенел.

Не далее чем в полудюжине шагов от него стоял огромный черный пес и, чуть склонив голову, расставив сильные передние лапы, смотрел на Тарика глазами с розовой полоской третьего века — кажется, не особенно злобно, но откровенно подозрительно. Это о нем говорил Недоросль, нет сомнения: действительно настоящий гаральян- ский ловчий, как на обложке одной голой книжки о похождениях гаральянских кладоискателей. Дальперик малость преувеличил: пес вовсе не с него ростом, но все равно — голова напротив груди Тарика. Черная короткая шерсть, хвост как палка, уши подрезаны и торчат маленькими треугольничками — ага, чтобы зверь не ухватил, с иными ловчими породами так в Арелате поступают...

— Не бойся, он не бросится, он ученый, — торопливо сказала девчонка и, выкинув руку, повелительно прикрикнула: — Стоять, Лютый! Запретка! Это свой!

Все так же уставясь на Тарика, пес пару раз скупо вильнул хвостищем-палкой, и показалось, что его пристальный взгляд стал чуточку помягче. Девчонка сказала:

— Давай он тебя понюхает, и тогда ты будешь свой насовсем... — И прищурилась с подначкой: — Или боишься?

Признаться по совести, сердце у Тарика ушло в пятки: с таким псищей нос к носу он еще не сталкивался даже в деревнях, где собаки у пастухов были знатные, куда там городским — даже тем, что стерегут купеческие лабазы. Однако никак нельзя было показать страха перед этой красулей, с которой после победы над кролами словно бы связала тоненькая невидимая ниточка. И он сказал браво:

— Да не боюсь я собак, подумаешь, невидаль. Вот змеюк, честно тебе признаюсь, чуточку боюсь. Хорошо, что у нас в городе их почти что и не водится, и за городом тоже...

— Змеюк я сама боюсь, — улыбнулась девчонка. — У нас их всяких полно, в дальних лесах и в горах даже ползуны-душители водятся — огромнющие, как отсюда и досюда. Они неядовитые, но как поймают, так задушат — что человека, что секача и даже лесную тигру...

— Видел я ползуна-душителя, — сказал Тарик. — В зверинце. Точно, огромнющий, серо-зеленый...

— Значит, лесной, — уверенно заключила девчонка. — Горные — серо-коричневые, под цвет скал. Я сама никогда не видела, а вот дядя убил одного для князя... когда он был еще не королем, а князем — Ромерик, я имею в виду. Зверинец? Я бы посмотрела...

— Ну, это просто, — заверил Тарик. — Пять дней в неделю всех пускают за смешную денежку...

И подумал: а ведь это хорошая идея! Позвать ее в зверинец — это уже кое-что да значит, если согласится...

— Так будешь знакомиться с Лютым? — она опять хитро прищурилась.

— Отчего ж не познакомиться?

— Ну, кто вас знает, городских... Подходил тут уже один, хотел знакомство навязать очень даже нахально. Только убежал, едва Лютый