Изгои. Часть вторая - Иван Калиничев

— Ладно, валяйте.

Диссидент вынул из кармана телогрейки несколько мятых бумажек, прочистил горло и скрипучим, как несмазанная дверь, голосом зачитал:

— «Человек и Система». Пьеса. Автор — Кац Лев Моисеевич. Действие первое. На сцену выходит Человек. Он одет в рубище, имеет изможденный вид. Говорит: «Я — человек. Ты — человек. Мы — люди». Вдруг на сцене появляется лохматое рогатое чудище с рогами и копытами. Это Система. Она говорит: «Я — Система и я убью тебя!». Вынимает из кармана черный пистоль. Стреляет. Человек падает. Ансамбль играет похоронный марш…

Луцык глубоко вздохнул. Что-то подобное ему когда-то доводилось лицезреть в одном из московских экспериментальных театров, куда он заглянул за компанию. Театр назывался, кажется, «Сияющий дредноут» или как-то в этом роде и находился в одном из подвалов жилого дома в Чертаново. Актеры играли в повседневной одежде, декорации не использовались. Спектакль назывался «Наш пострел везде поспел!» и вольно трактовал гоголевского «Ревизора». Городничего играла женщина. А Хлестакова почему-то воплощали аж два актера. У судьи Ляпкина-Тяпкина были завязаны глаза, что, по всей видимости, олицетворяло слепую Фемиду. Почтмейстер Шпекин говорил стихами. Попечитель богоугодных заведений Земляника жевал жвачку и то и дело надувал розовые пузыри. Бобчинский и Добчинский матерились как сапожники. У полицейских Свистунова, Пуговицына и Держиморды за спиной наличествовали ангельские крылышки. Анна Андреевна, жена городничего, расхаживала в откровенном пеньюаре. Актеры несли полную отсебятину. В общем, без пол-литра это не воспринималось. Но в тот день Луцык был почему-то трезв, так что ему пришлось лицезреть современное искусство абсолютно осознанно. Все увиденное вызвало в нем тошнотворный эффект. Поэтому горе-драматурга он прервал очень быстро:

— Стоп!

— Но там дальше самое интересное…

— Этого хватит. Нам не нравится.

— Но почему? — искренне удивился Кац.

— У вас похоронный марш играет.

— И что?

— Это плохая примета, — нашелся Луцык.

— Похоронный марш я убрать не могу. Он играет важную роль в пьесе.

— А мы не можем его исполнять. Следовательно, сделка отменяется.

Новоявленный драматург вдруг вынул из кармана гранату, похожую на банку с тушенкой, из которой торчал запал со спусковым рычагом.

— Я так и знал, что вы заодно с председателем и его юдофобской шайкой! — взревел он.

— Тихо, тихо, ты поосторожней с этой игрушкой, — нервно сглотнув слюну, произнес Луцык.

— С какой еще игрушкой? Ах, с этой? — Кац выдернул чеку и прижал спусковую скобу к гранате. — Ну что, теперь будете меня слушать?

— Будем, будем, только верни чеку на место.

— Вот эту? — Лев Моисеевич поднял вверх указательный палец, на котором болталась чека.

— Эту, эту! Пожалуйста, верни ее на место!

— Верну… может быть. Но сначала вы до конца выслушаете мою пьесу. До конца. И, кстати, мне нужны актеры. Девушка и толстяк подойдут. Он сыграет Систему, а она — Свободу, которая появится чуть позже.

— Это муляж, — вдруг раздался голос Левши, несколькими секундами раньше вошедшего в зал.

— Чего? — взревел Кац.

— Граната, говорю, муляж. Пару лет назад упал контейнер, там ящиков десять было с такими муляжами. Учебные гранаты. С виду похожи на РГ-42, но на деле — пустышка.

Левша подошел к нарушителю спокойствия:

— Дай гранату.

— Не дам!

— Давай сюда! — Левша впечатал ладонью в лицо Каца и вырвал у него из рук гранату.

— Ты бы поосторожней, а вдруг настоящая, — крикнул Луцык.

— Да стопудово учебная. Я таких десятки повидал. Такая же синенькая, как и остальные.

И он небрежным жестом выкинул гранату в окно.

А там как бабахнет!

Кац упал на пятую точку, а «Изгои», как по команде, попадали на землю, обхватив головы руками.

— Боевая попалась, — ухмыльнулся Левша

17. Live in Mayakovka

Граната угодила в деревянный сортир, разнеся его в щепки и разбрызгав содержимое по всей округе. Звук взрыва выгнал коммунаров на улицу, поднялся многоголосый шум.

На эмоциях Джей подбежала к Кацу и одним ударом отправила его в сильнейший нокаут. Перестаралась, конечно, но все-таки не каждый день рядом с тобой гранаты взрываются, вот и перенервничала. А диссидент оказался слишком хлипким и сразу отключился, брякнувшись наземь.

— Ты часом не прибила его? — проговорил Кабан.

Луцык пощупал у пострадавшего пульс:

— Живой. Зачем ты так радикально с ним?

— Чтобы какой-нибудь очередной фортель не выкинул, — буркнула Джей, потирая кулак.

— Логично.

— А знаешь, что еще логично? — спросила Джей.

Луцык насторожился.

— Пока не знаю. Просвети.

— Чтобы кулаками махали мужики, не женское это дело! — она перевела взгляд на Левшу. — А тебе тоже бы врезать надо, чтоб думал, прежде чем делать что-нибудь! Чуть нас на тот свет не отправил!

— Так ведь не отправил же! — отозвался виновник переполоха.

— Просто слепое везение, — фыркнула Джей.

— Да уж, повезло, так повезло.

В клуб ворвался председатель, одетый в подпоясанный ремнем полинялый байковый халат до колен. Лаптев тяжело дышал, лицо его было красным и потным.

— Вы тут что, с ума посходили⁈ — с порога заорал главный коммунар.

— Не мы. Он, — сказал Кабан, ткнув пальцем в сторону Левши.

— Нет, не я, а он, — возразил тот, указывая на нокаутированного.

— Это была вынужденная мера, — вздохнув, пояснила Джей.

— Рассказывай, что тут у вас произошло, — вздохнул председатель.

И Джей быстро изложила, как было дело.

— Вот ведь гадина! — выругался председатель в адрес Каца. — Все, на следующей сходке буду ставить вопрос о выдворении его из коммуны.

— И куда же он пойдет? — спросила Джей.

— А пусть куда хочет, туда и идет.

— В Дарьяну или в Алькатрас, получается…

— Да хоть на Марс! Меня мало это волнует.

— А откуда он гранату взял? — задал актуальный вопрос Луцык.

— Из оружейки спер. Неделю назад пропажу обнаружили. А может, и не он спер, а кто-то из охранников, и потом продал Кацу. Мы проведем расследование, установим виновных и их накажем. А сейчас надо его связать, пока еще не учудил чего-нибудь… Есть веревка или что-нибудь вроде того?

Ни веревки, ни чего-нибудь вроде того не нашлось. Тогда Лаптев распоясал халат, невольно продемонстрировав дырявую майку-алкоголичку и белые труселя.

— Ага! — возликовал Луцык. — Преступление века раскрыто! Вот где мои трусы!

— Чего? — устало посмотрел на него председатель.

— Того! На тебе мои трусы.

— Ты что, бредить начал со страху?

— Что я, свое белье не узнаю? Это те труселя, которые пропали у меня в первые дни после приезда в коммуну.

Председатель запахнул халат.

— Это мои.

— Нет, мои! — воскликнул Луцык.

— Да с чего ты взял? — спросил Лаптев.

— Резинка в них была слишком свободной, и я сделал в пояске дырочку, вытянул ее и завязал узелком. Вон этот самый узелок сверху торчит.

Председатель посмотрел на трусы.