Блудные братья - Евгений Иванович Филенко

– Привет, Второй, – сказал Ертаулов просто. Как будто не было этих бесконечных лет и десятилетий, а расстались они только вчера… выйдя из-за столика какой-нибудь нехитрой таверны, вроде «Ангел-эха».

Кратов молча кивнул, собираясь с мыслями.

– Что же ты хочешь от меня, Второй? – спросил Стас. – Зачем же ты меня искал? А?

* * *

– Куда мы летим?

– Пока что ты летишь со мной. Когда мы окажемся на материке, ты сам назовешь мне ту клинику, в которую мы двинемся дальше. Кстати, вот тебе список самых лучших, – Кратов включил автопилот и, пошарив в кармане куртки, вытащил листок белой бумаги, заполненный мелким и аккуратным почерком учителя Тонга.

– У меня со здоровьем все в порядке, – насторожился Ертаулов.

– Конечно-конечно. Если только ты и дальше намерен прятаться от меня и от всего остального мира по темным углам…

– Я прекрасно жил все эти годы. Мне никто не нужен. И я никому не нужен!

– Говори только за себя. Как ты ни старался оборвать все связи, на этой планете еще осталось несколько десятков людей, кто помнит тебя и любит.

– Любит?! – Стас залился отвратительным истерическим смехом. Никогда раньше он так не смеялся. – Где же они были раньше с их любовью? Где они были эти двадцать лет, когда…

– Вот видишь? Тебе вовсе не было так замечательно, как ты утверждаешь. Тебе нужна была помощь. Но ты же ни о чем не просил.

– А я должен был просить?

– Видишь ли… – Кратов улыбнулся. – Человек устроен не намного сложнее, нежели автомат для раздачи горячих сосисок. И к тому, и к другому нужно хотя бы подойти. И очень желательно как-то обозначить свои намерения.

– Ненавижу горячие сосиски! – прошипел Стас.

– Вот поэтому никто и не знал, что с тобой происходит, и что тебе нужна помощь, – рассуждал Кратов. – Ну кому могла прийти в голову такая бредовая мысль, что весельчаку и остроумцу Стасу нужна поддержка? Когда он сам всегда был поддержкой нуждающимся… Кто мог знать, что Стас давно уже не весельчак?

– Это верно, – Ертаулов скорчил желчную гримасу. – Я навечно распростился с весельем, когда прошел через пустой, мертвый корабль на центральный пост.

– Почему ты говоришь – пустой? – удивился Кратов. – Ты был там не один. Там были все мы…

– Я был там – один, – раздельно проговорил Стас.

– Ладно, – проворчал Кратов. – Расскажешь как-нибудь после…

– Ты, наверное, думаешь, что я стану винить тебя за это двадцатилетнее равнодушие?

– И будешь совершенно прав. Я вел себя как натуральный свиной самец. У меня нет оправданий этому чудовищному свинству.

– Я не удивлен, что ты так легко и надолго позабыл обо мне. Я не удивлен, что обо мне позабыла Рашуля. Чего можно ожидать от теней!

– Да, да, она мне рассказывала… – покивал Кратов. – Ничего, если моя тень влепит тебе между рогов почти так же весомо, как и оригинал?

– Это ничего не доказывает, – упрямо произнес Ертаулов. И вдруг, состроив очень знакомую лукавую физиономию, сделал вид, что на всякий случай отодвигается. – Тени бывают очень плотными.

– Хорошо, пускай я – тень, – усмехнулся Кратов. – Тень, которая два десятка лет обманывает всю Галактику, прикидываясь живым человеком. Эта удивительная тень шесть лег отзвонила в плоддерах. Горела в огне, тонула в болотах дерьма, мерзла в ледяных пустынях. Ей все время было больно – совсем как настоящему человеку! Она читала наизусть «хокку» и «танка», умиляясь их обманной простоте, пила вино, а чаще – пиво, предпочтительнее «Карлсберг», любила женщин. И тогда ей было приятно – совсем как человеку. И поверь: женщинам тоже чаще бывало приятно, чем нет.

– Ты был в плоддерах? – озадаченно переспросил Стас.

– А что же, Рашида, по-твоему, тоже тень?

– От всех нас остались лишь тени, – сказал Ертаулов без прежней уверенности.

– Ты не про всех, ты ответь мне про Рашиду! – рявкнул Кратов. – Если она – тень, отчего тебе было легче рядом с ней, нежели без нее?!

– Тень всегда ищет другую тень…

– Черта драного она ищет! Тень бежит от света! В этом ее главное качество, и только так ты можешь отличить тень от всего прочего.

– Я бегу от света, – тихо, будто уговаривая самого себя, промолвил Стас. – Я ненавижу свет. Я люблю, когда темно и тихо.

– Может быть, и любишь. Но позволь мне в этом убедиться. Позволь мне точно знать, что под этим мрачным и нелюдимым типом не прячется где-нибудь усталый от одиночества, перепуганный, загнанный в угол прежний Стас Ертаулов, которого я люблю, которого любит Рашида, которого любят все, кто знал хотя бы несколько минут!

– И если окажется, что его уже нет там… в углу… ты оставишь меня в покое?

– Ну, возможно… – уклончиво ответил Кратов.

– Ты приходил тогда… в лес… вместе с Рашидой? – вдруг спросил Ертаулов.

– Угу. – Помолчав, Кратов сказал: – Теперь мы вместе. Эта ведьма, кажется, добилась своего…

– Костя, я что – болен?

– Это не болезнь. Это груз, который взвалили на нас против нашей воли двадцать лет назад. И мы тащим его на себе через всю жизнь, даже не подозревая о том. Тебе досталось больше других. А мне – меньше.

– Наверное, ты можешь объяснить и понятнее, – ощерился Ертаулов.

– Я так и сделаю, – пообещал Кратов. – После того, как ты покличешь меня на первое свидание в парке возле клиники. Я принесу тебе кулек с апельсинами – нарву по дороге, и они ничем не будут отличаться от тех, что растут на ветвях, свисающих прямо на парковые скамейки. На тебе будет какая-нибудь чудовищная пижама и шлепанцы на босу ногу. А вокруг будут разгуливать симпатичные сестренки и поглядывать на нас с подозрением. И по меньшей мере с десятью из них у тебя уже будет все очень и очень серьезно…

– Я не чувствую себя больным, – растерянно сказал Стас. – Я чувствую себя естественно. Как будто так и должно быть… – Он мучительно наморщил лоб. – Да, есть, все-таки есть одно отличие. Я гляжу на мир словно сквозь серое стекло. Серое, мутное и нечистое. Наверное, в мире есть серый цвет. Но ведь не может же быть в нем один только серый?!

– Не может, – согласился Кратов. – И как правило, не бывает. И, если повезет, сейчас ты сам убедишься.

* * *

Там, где река