Конец пути - lanpirot

тем больше менялся пейзаж. Сосновый бор сменился густой, почти непролазной чащей. Здесь царствовали ели, сплетая свои мохнатые лапы в сплошной полог, сквозь который лишь изредка пробивались одинокие лучи-кинжалы, освещая таинственный полумрак.

Под ногами пружинил вековой ковер из мха, устилавший валуны, поросшие причудливыми лишайниками. Тишина стояла гнетущая, торжественная, нарушаемая лишь редким стуком дятла и нашим собственным тяжелым дыханием. Казалось, сам лес затаился и наблюдает за нами, оценивая наши намерения.

Лес был древним, молчаливым и бесконечно глубоким. Казалось, еще шаг — и цивилизация останется где-то далеко позади, за непроглядной стеной вековых елей и дубов. Мы шли молча, прислушиваясь к этой величественной тишине, нарушаемой лишь хрустом сухих веток под ногами.

Вскоре Прокопьич свернул с едва заметной тропинки и начал спускаться в небольшой овраг, поросший папоротником и молодым ольшаником. Он остановился у склона, густо заросшего колючим ежевичником.

— Вот и пришли, — усмехнулся старик и, отодвинув несколько колючих плетей, обнажил аккуратное, почти невидимое снаружи отверстие в земле, прикрытое старым, обросшим мхом и почти сросшимся с почвой листом рифленого железа.

За ним открылся узкий и тёмный лаз, аккуратно обшитый по бокам подгнившими досками. Пахнуло холодом, сыростью, знакомым до одури запахом металла и оружейной смазки.

Прокопьич щелкнул кнопкой заранее припасенного мощного фонаря, и в луче света мы увидели настоящую «пещеру Аладдина». Потайной лаз привёл нас в просторную и удивительно сухую землянку. Тайник был выкопан старательно и с умом. Стены, потолок и даже пол были аккуратно обшиты досками, кое-где подпертыми толстыми бревнами, чтобы свод не обвалился.

Вдоль одной стены тянулся импровизированный стеллаж из зеленых деревянных ящиков, накрытых сверху пыльным брезентом. Артём отогнул край материала и, щелкнув запорами, откинул крышку ближайшего ящика. Как я и думал (уж больно характерным был ящик) в нем, тщательно смазанные густой консервационной смазкой, поблескивали темной сталью автоматы Калашникова.

По пять штук в ряд и в два «этажа». Они были законсервированы на совесть и подготовлены для длительного хранения. В специально выделенной ячейке в том же ящике имелись и магазины к ним. И таких ящиков здесь было штук десять!

Рядом, в цинковых ящиках, лежали патроны. Их было много. Очень много. А в углу я заметил несколько ящиков с ручными гранатами РГД-5 и «лимонок» Ф-1. Открыв один из ящиков, я «полюбовался» на их ребристые корпуса.

Неподалёку, тоже густо смазанный солидолом и обёрнутый в промасленную бумагу, притулился ручной пулемет Дегтярева. Имелось даже несколько старых, но грозных пистолетов-пулеметов ППШ с дисковыми магазинами, с которыми мне тоже довелось побегать на фронте. Были еще пистолеты, винтовки, в том числе и снайперские с оптикой, да и еще много чего. Это был не просто тайник, это был стратегический запас человека, знающего цену оружию и готового к любым неприятностям. Даже к войне.

Артём, все еще не веря своим глазам, стоял у ящика с автоматами. Он провел рукой по деревянному прикладу и покрутил в руках магазин.

— Прокопьич… — наконец выдохнул он, — да тут же… тут же целый арсенал! Хоть партизанский отряд вооружай. Для чего? И кто его тут собрал?

— Хрен его знает, для чего… А вот насчет «кто?» — есть у меня предположения. Дружок Данилыча, да и мой тоже — Петр Петрович, запросто мог такое богатство скопить. Очень уж он охочь был до оружия. А на пенсии с этим туго — с одним наградным наганом и не повоюешь, если приспичит…

— И часто приспичивало? — Артем потер ладонью вспотевший лоб.

— Ну, девяностые как-то пережили… — Пожал плечами старик. — И одного наградного нагана хватило. Вот и не распаковал свою нычку. И даже нам с Данилычем ни слова, ни полслова…

— Очень похоже на командира, — согласился я. — Он — мог.

— А ты, дед, — ехидно прищурился майор, — значит, нашёл, и тоже ни гу-гу? А знаешь, что за это положено?

— Ой, да ладно! — отмахнулся старик. — Ты меня, паря, не стращай. Сколь мне осталось-то, чтобы бояться? А я и помоложе был — не боялся! Чего уж теперь-то начинать? У меня и пример есть — Данилыч. Чё, смогли его в тюрьме сломать? А он, хоть и старый пердун, научил кой-кого уму-разуму!

— Ох, старики, мне с вами страшно порой становится, — признался Артём. — Вы реально из железа сделаны, похоже.

Загрузившись под завязку, мы выбрались наружу. Теперь каждый шаг давался с усилием — тяжесть оружия и боеприпасов пригибала к земле, заставляла с уважением относиться к каждому корню и кочке на пути. Но вместе с тяжестью на плечи легла и уверенность. Хрена теперь нас застигнут врасплох совершенно беззащитными. Мы теперь любому запросто хлебало начистим! Пусть теперь попробуют нас взять!

Мы шли обратно тем же путем, но лес уже не казался таким бескрайним и чужим. Провозились мы с этим походом целый день, и подошли к садовому товариществу уже в сгущающихся сумерках. Но в деревню зашли, дождавшись полной темноты. Освещения на улицах не было, и это было нам на руку — светить стволами перед чужими людьми мы не собирались.

Матроскин встретил нас на крыльце, вылизывая заднюю лапу с видом полнейшего безразличия. Но я поймал его быстрый, оценивающий взгляд, скользнувший по нашим груженым рюкзакам. Кажется, мой говорящий кот всё понял без слов. С него станется и по чужим мыслям пробежаться — он ведь у меня мастак.

— Эх, жаль, в баньку сегодня не успели! — произнёс почти выдохшийся Прокопьич. — Протопиться как следует не успеет.

Я вообще удивляюсь, как он с нами наравне пер всю эту тяжеленную снарягу. Так-то за восемь десятков старику! Похоже, это он со мной всё это время тягался — мне-то за сотку.

— Ты бы, Прокопьич, лучше о себе поберегся, — проворчал Артём, сбрасывая с плеч свой рюкзак, и осторожно опуская его на доски крыльца. — Сердечко ведь не железное, в отличие от твоего характера. А характер у тебя действительно стальной!

— Пока мордой в землю не падаю — значит, живой, — отбрил его старик, но всё же присел на ступеньку, чтобы перевести дух. — Эх, годы…

— Согласен, старый! — Я тоже снял рюкзак и присел рядом, обняв старого друга за плечи. — Где ж мои семнадцать лет? — риторически произнёс я.

— Ладно, деды, вы тут перекурите пока, — произнес Артём. — А всё это добро нужно первым делом спрятать подальше от чужих глаз. Куда посоветуете перетащить?

Прокопьич, откинувшись на скрипучие доски крыльца, произнёс:

— Так под печку давай… У них там тайник имеется. Данилыч с Петром Петровичем еще в семидесятые его обустроили, на всякий пожарный. Думал, уже никому не пригодится…

— Всё-то ты помнишь, старый! —