Курс на СССР: На первую полосу! - Тим Волков

Потапов медленно поднял на него взгляд, который должен был испепелить провинившегося журналиста на месте.

— Обстоятельства? — ледяным тоном переспросил он. — На советской работе обстоятельствами не оправдываются, товарищ Плотников. Вы заставили ждать себя. В былые дни вас за такое…

— Я… я понимаю… — Сергей безнадежно посмотрел на коробку в своих руках. — Я хотел… создать более располагающую атмосферу для беседы. Людмила Ивановна вот, пирожки испекла… Но по дороге…

— Что? — с издевкой спросил Потапов. — Вы решили перекусить? Судя по вашему виду, вы еще и поспать умудрились, прямо на земле. Что за вид⁈ А ведь вы журналист!

— Я… — начал Сергей, потом сделал паузу, собираясь с духом, и вдруг выпалил всю историю, глядя в пол. — Видите ли, я шел и увидел у помойки пса. Очень худого, грязного… И с такими грустными глазами… Он смотрел на меня, Иван Игнатьевич, как будто просил… А у меня в руках была эта коробка… И я… я не выдержал. Достал один пирожок, дал ему. А он… а он схватил всю коробку и попытался удрать! — голос Сергея дрогнул от пережитого потрясения. — Я за ним… Мы боролись… В общем, — он с горьким видом протянул слегка помятую, с торчащими клочьями картона коробку. — Удалось отбить только половину. Остальное… он съел. Простите.

Он стоял, понурившись, готовый принять любую кару, будто школьник, разбивший окно.

В редакции стояла мертвая тишина. Все замерли в ожидании взрыва. Николай Семенович закрыл глаза. Все понимали, скандала не избежать. И сейчас полетят настоящие молнии…

Иван Игнатьевич Потапов несколько секунд молча смотрел на помятые пирожки, потом на грязную куртку Сергея, на его несчастное лицо. И вдруг… его гранитные черты дрогнули. В уголках строгих губ заплясали морщинки. Он негромко, но отчетливо фыркнул. Потом еще раз. И вдруг раздался его низкий, раскатистый, совершенно неожиданный смех.

— Боролись с псом за пирожки? — на его лице, наконец, появилось что-то человеческое, даже теплое. — Да вы, я смотрю, парень боевой!

Он взял из коробки один пирожок, осмотрел его с видом знатока и откусил.

— Н-да… и в самом деле вкусные. Жаль, вашему четвероногому оппоненту досталось больше, — он снова усмехнулся. — Ладно, успокойтесь, товарищ Плотников. Ваше… сострадание к братьям нашим меньшим, хоть и в ущерб служебному долгу, в данном случае засчитывается. Садитесь.

— Правда⁈ — такого поворота событий не ожидал никто, в особенности Сергей.

— Правда, — кивнул он, улыбнувшись. И совсем тихо начал говорить, словно на исповеди. — Собак я понял и полюбил еще на фронте. Под Воронежем зимой сорок второго наш взвод попал под миномётный обстрел. Меня, молодого лейтенантишку, ранило в ногу осколком, засыпало землёй в воронке. Сознание терял, сил кричать не было. Считал уже, что всё… И вдруг слышу, рычит, скребёт что-то рядом. Это была овчарка, собака связистов из соседней части, сама раненная в бок. Она откопала меня, легла рядом, грела своим телом и лизала лицо, не давая уснуть. Так нас и нашли санитары, по её скулёжке.

Он помолчал, глядя в окно, словно видя перед собой не зареченские улицы, а ту самую снежную воронку.

— Ту собаку звали Джульбарс. Её выходили, и она до конца войны при нашем полку и служила. Умнейшее было создание. Команды все понимала, хотя ее такому не учили. Даешь ей команду: «Песню запевай, Джульбарс», а она подвывать начинает, ей-богу поет! После Победы я её к себе забрать хотел, да не довелось. Подорвалась на старой мине при разминировании уже после мая… — Иван Игнатьевич тяжело вздохнул и отряхнул крошки с ладоней. Его взгляд снова стал собранным и начальственным, но в глубине глаз ещё теплилась та самая, фронтовая теплота. — Так что ваш поступок, товарищ Плотников, я понимаю. Иногда накормить голодного пса это не слабость. Это долг. Ну, ладно, что-то мы тут не по делу отклонились. Давайте, какие у вас там вопросы подготовлены.

* * *

Затяжной дождь со снегом, идущий вот уже несколько дней почти без остановки, наконец закончился, сменившись под вечер колючим, промозглым ветром. Я шел домой, уставший и вымотанный внутренней борьбой. Мысли о Гребенюке так и не отпускали. Брел на автопилоте, не глядя по сторонам.

Проходя мимо улицы Маяковского, наступил на развязавшийся шнурок. Ругаясь про себя, я присел на корточки у стены гаража, чтобы завязать его. И в этот момент услышал голоса. Сдержанные, но достаточно четкие, чтобы различить их. Один из них мне был знаком.

Голоса доносились из-за угла дома, где жил Метелкин.

— Ну, малец, давай, вспоминай, — это был низкий, вкрадчивый голос Виктора Сергеевича, который я узнал бы из тысячи.— Как он выглядел? Тот, кто тебе два рубля дал.

Я быстро сообразил о ком идет речь и замер, не в силах пошевелиться.

Осторожно, буквально на сантиметр, я высунул голову из-за угла гаража.

Картина была, как в плохом детективе. У подъезда ждала черная «Волга», но Метелкин в своем дорогом пальто, несмотря на непогоду, не спешил сесть в салон, а стоял чуть в стороне, слегка наклонившись. Перед ним, понурив голову, стоял один из тех пацанов, которых я попросил подбросить Виктору Сергеевичу письмо с фотографией. Лицо пацана было бледным, губы дрожали. Рядом, с ними побагровев от ярости, топал ногой тот самый консьерж.

— Он, ясное дело, ихний предводитель! — рычал консьерж, тыча пальцем в пацана. — Я его сразу запомнил! Морда хулиганская! Это он забегал, когда я за другими гонялся! Точно он!

— Я… я ниче… — пацан плакал, глотая слезы. — Какой-то парень… Он вроде здесь где-то живет… Я его раньше не видел… В плаще таком старом и в шапке, на глаза надвинутой…

Метелкин слушал, не перебивая. Его лицо было каменной маской вежливого интереса, но я видел, как напряжены его плечи под пальто.

— В плаще и шапке, говоришь? — повторил он мягко, и в его голосе прозвучала опасная, хищная нотка. — А голос? Запомнил голос? Рост? Никаких особых примет?

— Да не… обычный… — пацан помотал головой. — Рубль дал… потом еще рубль… Я больше не буду! Отпустите меня, дяденька!

Метёлкин, казалось, потерял интерес к захлебывающемуся слезами пацану и направился к машине.

Я понял. Круг сжимался. Быстро. Метелкин, как я предполагал, не стал привлекать официальные органы, сам начал вести расследование. И