Божественный и страшный аромат (ЛП) - Роберт Курвиц

отчаянно бьется о стекла уличного фонаря, под которым девчонка трет босые ноги одну о другую. Газовый светильник качается у нее в руке. Тонкий пушок на ее голых ногах сияет в электрическом свете. Она улыбается: именно ее улыбка вызвала у Йеспера этот вопрос, как будто рот Анни передал его прямо ему в мозг.

— Я поняла! — говорит Анни. — Наверное, тебе надо было нюхать. Ты ведь у нас парфюмер.

Йеспер присаживается на корточки напротив девочки: на асфальте между ними, посередине зеркальной вставки в кошельке Анни, блестит единственная таблетка.

— Надо что-то твердое, чтобы растолочь, — говорит девочка, а когда радостный Йеспер прибегает обратно, неся ей камень, она уже держит в руке коробочку с тенями.

— Но всё равно спасибо! — Анни старательно давит таблетку на зеркале и растирает осколки в мягкую малиново-красную пудру. Она облизывает край коробочки, а потом осторожно вытаскивает из кошелька пятиреаловую купюру. Йеспер с волнением наблюдает за этим ритуалом. Тем временем Анни складывает черную банкноту пополам и делит ей пудру на полоски на зеркальном глазке. Они пересекают его параллельно, как рельсы. Пятиреаловик сворачивается в трубочку в девчачьих пальцах.

— Вот. Теперь зажимаешь одну ноздрю пальцем, вот так, а в другую вставляшь вот это, — она показывает Йесперу трубочку. — И втягиваешь дорожку в нос, целиком, одним длинным вдохом. Сейчас покажу!

Анни-Элин Лунд стоит на коленях под уличным фонарем, рядом с водяным насосом. Асфальт искрится. Девочка наклоняется над зеркалом. Йеспер в своем белом матросском костюме наблюдает, как она старательно втягивает полоску в ноздрю. Порошок исчезает в бумажной трубочке — мгновенно, за один жадный вдох. Йесперу это кажется чем-то совершенно фантастическим. Анни со стоном запрокидывает голову и протягивает ему банкноту.

— Немного щиплет. Но это даже приятно. А еще так они действуют быстрее. Правда, не так долго. Давай, попробуй!

И Йеспер пробует. Наркотический порошок вихрем взлетает по черной трубочке из банкноты. Кристаллы разрывают капилляры, ноздря горит и чешется. А когда Йеспер поднимается, кругом так красиво и тихо. Они вместе спускаются в лес, газовый фонарь шипит в руке у Анни, и в его свете прямые, как столбы, стволы отбрасывают на темные холмы длинные шаткие тени.

Йеспер плавным движением отталкивается от доски, поднимаясь на ноги. За спиной раздается гул падающей воды, и дизайнер нажимает пяткой на киль доски. Всё проходит безупречно: в один миг сопротивление становится минимальным, теперь он глиссирует по поверхности. Доска больше не касается воды, она скользит на вибрирующей воздушной подушке; Йеспер движется зигзагом, то спускаясь по склону, то поднимаясь обратно к гребню волны. Он слышит, как она рушится у него за спиной, ломаясь под собственной тяжестью. Гигантский сверкающий водяной занавес падает, затягивая его вовнутрь. Йеспер замедляется, позволяя ему это сделать, и погружается в полутьму подводного тоннеля, где мир, становящийся возможным лишь на миг — сложная, трудноописуемая динамическая модель — обретает постоянство в своем падении. Волновой коллапс — это неизменная среда, сумрачная миндалевидная полость в яростном вихре воды. Внутри спокойно и тихо. Если бы он мог длиться вечно, там было бы лето пятьдесят второго года.

Лето пятьдесят второго года — вечно разрушающийся объект, оно поглощает Йеспера живьем. Что-то не так с этой нитью воспоминаний. Ужасно неправильно. Их словно не должно было быть, мир их отторгает. Но сейчас, на эти десять секунд, всё приходит в равновесие. Йеспер гладит рукой водяную стену, и его покрасневший от холода рот повторяет одно лишь слово: «Пожалуйста!»

Во дворе, где по снегу петляют следы от колес, стоит, глядя вверх, Инаят Хан, а над ним, точно призрак, висит одна из надворных построек. Требуха электропроводов свисает с медленно вращающегося объекта, черного на фоне звездного неба. Спокойно и независимо он уплывает прямо в Серость, и за ним цепочкой тянутся мебель и куски фундамента. Хан видит, как Тереш и Кенни, задрав головы, зачарованно бредут по двору за объектом, пока на натыкаются на деревянный забор.

В странном, лишенном страха волнении все смотрят в сторону ветхого жилища Ульви. Кажется, что каждый тихий треск исходит оттуда, из его известнякового фундамента. Что оно вот-вот поднимется в воздух. Но ничего не происходит. Серость замирает вдали за постройками, треск деревьев утихает, и музыка в большом доме смолкает. Где-то на границе видимости, у верхнего края застывшей Серости, избушка распадается на части и исчезает. В дверях появляется мокрый от пота Ульв и закуривает сигарету с ментолом. Он без куртки. В спортивных штанах и серебряной майке, молодой человек стоит в дверном проеме, окруженный облаком пара. Он встряхивает кудрявой головой, и от него разлетаются капли. Тереш и Хан бросаются к нему через двор, и Изи-чиль, спохватившись, испуганно оглядывается.

— Держите! — кричит Ульв, выбегая им навстречу с конвертами в руке. Он машет в сторону Серости и сует бумаги Хану. — Уезжайте! Сейчас же!

Двигатель с рычанием заводится, из-под колес кареты летит снег. Серая стена больше не может выдерживать свой призрачный вес. Она рушится. В мгновение ока Серость накрывает вырубки, взметая снежную пыль, ее вал, точно ударная волна, накатывает на мир. Ели сгибаются под его ударом, в ветхом старом доме вышибает стекла. Она огибает дом, будто в нерешительности, а через мгновение смыкается над ним. Серость заглатывает особняк, и в это время где-то внутри, в зале с низким потолком, молодой человек надевает наушники. Он читает неизмеримую Серость, как магнитный считыватель — ленту Стерео-8. И единственный след сестер Лунд, который проходит перед ним на этом безжизненном слепке, это странное невозможное воспоминание о них какого-то Йеспера.

Серость катится через поля по обе стороны от просёлка. Ее лавина врезается в гравий, клубящаяся стена надвигается, малиново-красная в свете задних фонарей мотокареты. Обвязанные цепями колеса скрежещут по гравию. «Menee-menee-menee-menee!»** — кричит безумный гонщик-суру, погоняя машину, как коня. Он давит на уже лежащую на полу педаль газа — изо всех сил, будто это может заставить карету ехать еще быстрее. И глядя на спидометр, можно подумать, что так и есть! В желтом свете его шкалы Тереш наблюдает, как стрелка дрожит на цифре двести. Хан смотрит в сторону и видит Серость. Она тихо, но уверенно движется за окнами. От ее близости тускнеет электрический свет в салоне. У Хана запотели очки; притиснутый ускорением к спинке кожаного сиденья, он прижимает к сердцу два конверта. За затуманенными линзами не видно, как у него на глазах выступают слезы радости.

«Я был прав, Тереш, я всегда был прав», — говорит он, но Тереш его не слышит. Двигатель ревет слишком громко.

Йеспер и Анни бредут через поле при