Космонавт - Феликс Кресс

Он посмотрел прямо на меня.

— Громов, тебе кажется, этот профиль эффективен?

Я сделал вид, что раздумываю, но недолго.

— На сверхзвуке — да. Но на малых скоростях он будет «сыпаться».

Лисин замер и прищурился.

— Откуда ты это знаешь?

— Читал журнал «Техника — молодёжи». Там в статье «Крылья для скорости звука» было упоминание испытаний X-15. Без деталей, но с базовыми принципами. Ещё читал книгу «Сверхзвуковые самолёты» Озерова, она есть в районной библиотеке.

— Хм… — Лисин нахмурился. — Интересно. Очень интересно…

Володя шепнул мне, наклонившись к уху:

— Ты, Громов, или гений, или шпион. Ха!

— Или просто умею читать, — улыбнулся я.

Я вынырнул из воспоминаний, когда в мою тарелку плюхнулся кусок чёрного хлеба.

— Очнулся, профессор? — Володя, красный после физподготовки, размахивал ложкой. — Лисин тебя завтра опять на «доску почета» вывесит. А меня опять в «стойку».

Катя фыркнула:

— Если будешь так рисовать, тебя не в лётчики, а в художники отправят. В абстрактный стиль!

— А что, — Володя важно надул щёки, — я новое направление создам! Кубизм авиационный!

Я улыбнулся, но тут же мысленно вернулся к ещё одному примечательному моменту прошедшей недели.

Капитан Ветрова, наша преподавательница по метеорологии, ворвалась тогда в класс, как фронтовой штурмовик Ил-2. На плече у неё болталась потрёпанная планшетка с картами погоды, в руках она несла коробку с барометрами — старыми, с белыми шкалами, но аккуратно протертыми до блеска.

— Ну что, курсанты, сегодня будем учиться слушать небо.

Она опустила ящик на стол и поправила пучок седых волос. Затем раздала нам барометры-анероиды.

— Кто скажет, какое давление считается нормой? — спросила она и глянула на нас поверх очков.

— Семьсот пятьдесят! — выкрикнул Саша Рыков, который часто был уверен в своей правоте, даже если никто в ней не был уверен.

Ветрова покачала головой.

— Ну что ж, Рыков, если бы ты был барометром, то все самолёты уже давно падали бы, как осенние листья, — усмехнулась она. — Норма — семьсот шестьдесят. Запомните, как своё имя.

Ветрова подошла к окну и распахнула его. В класс ворвался прохладный воздух.

— А теперь, товарищи курсанты, посмотрите в небо и скажите — какая погода будет завтра?

Мы столпились у окна и дружно уставились на улицу.

— Вон вороны на проводах сидят — к потеплению! — уверенно заявил Иван.

— А облака клочьями — к ветру, — добавил Фёдоров, прищурившись.

Я молча наблюдал за тонкими перистыми облаками, плывущими высоко в небе. Это был верный признак приближения тёплого фронта. Но говорить об этом было рискованно.

— Громов, а ты что молчишь? — Ветрова уставилась на меня.

— Не уверен, Мария Андреевна. Думаю, к вечеру может дождь начаться, — осторожно сказал я.

— И почему ты так решил?

— Облака как крючья — высококучевые. Они перед фронтом обычно появляются, — ответил я, стараясь звучать так, будто говорю наугад.

В классе на секунду повисла тишина.

— Правильно, — наконец сказала Ветрова, пристально глядя на меня. — Но откуда ты это знаешь? По программе мы такие детали ещё не проходили.

Опять ведь выделился… — подумал я и посмотрел на Ветрову, которая продолжала глядеть на меня, ожидая ответа. Надо быть осторожнее.

— Я недавно в библиотеке познакомился с бывшим лётчиком-инструктором. Он меня заметил, скорее — и мне многое рассказал, — ответил я. — Говорил что раньше, когда приборов не хватало, так погоду и определяли.

Ветрова задумалась, потом махнула рукой.

— Ну что ж, знакомый у тебя толковый. Но запомните все: вороны воронами, а барометр лётчика не обманет.

И так бы всё и закончилось вполне обыденно, но после урока Ветрова подозвала меня:

— Громов, задержись на минутку.

Я кивнул своим, чтобы шли и не ждали меня, а сам подошёл к преподавателю.

— Ты, я вижу, парень с головой, — сказала она тихо, поглядывая на дверь. — Но прими совет. Знания — это хорошо, а вот слишком умные глаза — плохо. В наше время лучше быть как все. Особенно с твоей фамилией.

Она хлопнула меня по плечу и вышла, а я остался один в пустой аудитории.

И вот сейчас я снова задался вопросом: да что не так с моей фамилией? Мать — обычный почтовый работник. Это я уже выяснил и сам, когда ходил к ней на работу. А вот об отце и других родственниках я совсем ничего не знал. И это непорядок. Нужно выяснить. Вдруг в семье Громовых есть нечто такое, что поставит крест на моей карьере и дальнейших планах? Этого допустить нельзя.

Я посмотрел на часы — пора было идти на лекцию по конструкции самолёта.

— Подъём, пора грызть гранит науки, — сказал я и встал со стула. Моему примеру последовали и остальные.

Ангар №3 встретил нас гулом голосов и запахом авиационного бензина. Инженер, фронтовик Смирнов в звании целого майора и с орденом Красной Звезды на выцветшей гимнастёрке, опираясь на трость, обходил разобранный Як-18У. Его лицо, изборождённое шрамами, кого-то даже пугало. Может, ещё и потому, что на левом глазу он носил черную повязку. Но в первую очередь вызывало уважение.

Вообще этот преподаватель уже стал местной легендой. Ещё до того, как мы впервые переступили порог ангара, каждый из нас уже хоть раз слышал об инженере майоре Смирнове.

— Говорят, он потерял глаз, когда испытывал новый двигатель на МиГ-19, — шёпотом рассказывал Володя во время обеда. — Лопнула турбина, осколок — раз! — и готово.

— Чушь! — фыркал в ответ Фёдоров, наш заводской. — Это было в 52-м, на полигоне. Он полез чинить топливную систему, а там утечка. Пары рванули — и шланг ему по лицу…

Но самая эпичная версия принадлежала Юре Белову, который клялся, что слышал её от старого механика:

— Да вовсе не потерял он глаз. Он его отдал.

— Как это — отдал⁈

— А так. В 58-м году на аэродроме под Свердловском у Ил-28 заклинило турбокомпрессор. Если бы он не успел его отключить — двигатель бы разорвало, и пол-экипажа с ним. Но рубильник заело. Надо было, конечно, что-то делать. Тогда он сунул туда монтировку… а турбина её выхватила и — хрясь! — по лицу.

— И что, он ещё и с двигателем справился⁈

— А как же. С одним глазом, в кровище, но довёл машину до