Ленька-гимназист - Виктор Коллингвуд

— Не бойся, пацан, — заметив меня, произнёс один из работяг. — Батька твой добре бронирование сробыл, снаряд не пробьёт!

Дома все были на пределе. Мать с белым лицом металась от окна к люку подпола. Вера тихо плакала в углу, Яшка притих и только шмыгал носом. Бой еще шел где-то вдалеке, но уже не так яростно. Чем все кончится — было совершенно неясно.

Отец пришел поздно ночью. Измотанный, черный от копоти и усталости, мрачный как никогда. Молча пройдя в комнату, сел на лавку, уронив тяжелую голову на руки. На меня даже не посмотрел. Мать подошла к нему, положила руку на плечо.

— Ну что, Илья Яковлевич? Что там?

Отец поднял на нее тяжелый, пустой взгляд и безнадежно махнул рукой.

— Ушли… Красные ушли. Оставили город.

Его слова повисли в давящей тишине комнаты. Только ходики на стене продолжали громко и равнодушно тикать, отмеряя время нашей новой, пугающей неизвестности. Что теперь будет? Что будет с нами?

Этой ночью никто не спал. Где-то в пригородах еще бухали выстрелы. Мать тихо плакала, отец сидел на кухне, глядя в темное окно невидящим взглядом, изредка тяжело вздыхая. Мы с Верой и Яшкой лежали в кроватях, притворяясь спящими, но кажется, не спали и они. Каждый скрип, каждый шорох за окном заставлял вздрагивать.

А потом, уже под утро, когда небо на востоке только-только начало сереть, послышался далекий, но отчетливый конский топот. Сначала где-то на окраине, потом все ближе,. Топот множества копыт, уверенный и мерный. Это на рысях въезжали в Каменское новые хозяева — казаки генерала Шкуро.

С рассветом началось то, чего все боялись. По улицам разъехались патрули. Но это были не те патрули, что ищут врагов. Эти искали добычу. По трое-четверо казаков, развязных, с нагайками в руках, заходили во дворы, в дома. Ни с кем не церемонились. Лошадям нужен овес, им самим — харчи, самогон, — всё, что подвернется под руку. Заходили в дома, как к себе. Указывали нагайкой: «А ну, хозяйка, неси сало! Курей давай!» Если кто пытался возражать, робко лепетать, что нет ничего, что последнее — взмах нагайки или угрожающий блеск вынутой из ножен шашки быстро отбивали охоту спорить. И на городок опустился страх.

Мы сидели в доме тише воды, ниже травы. Отец запер дверь на все засовы, занавесил окна плотнее. Мать шептала молитвы. Мы с Верой и Яшкой забились в самый дальний угол. Каждый стук в дверь, каждый громкий окрик на улице заставлял сердце замирать.

Ближе к обеду по улицам поехали другие группы, более деловитые, с целенаправленным видом. И рядом с казаками в папахах теперь можно было увидеть местных. Лавочники, разоренные при большевиках, с мстительным блеском в глазах, разные мутные личности, всегда готовые прислужиться любой власти, и прочие сочувствующие белому движению — все те, кто по любым причинам ненавидел красных.

Заслышав цокот копыт, я подкрался к окну, осторожно отодвинув край занавески. Мимо нашего дома как раз проезжал такой патруль. Сквозь крохотную щёлку разглядел темные фигуры всадников, медленно ехавших шагом. Папахи, бурки, пики, винтовки за спиной. Трое казаков на конях, а рядом, семеня пешком, несколько штатских. И среди них я увидел знакомую фигуру. Долговязый, вертлявый подросток с вечно бегающими глазками. Казимир Зданович. Козлик, мать его!

Он шел рядом с казачьим офицером, что-то возбужденно ему говорил, жестикулируя, указывая по сторонам. И тут он поднял руку и ткнул пальцем… прямо в сторону нашего дома! Я отчетливо видел его лицо, искаженное злорадной ухмылкой. Тот самый Козлик, которого я недавно побил. Польский националист, ненавидящий и русских, и большевиков. Он припомнил все. И отца-мастера, строившего бронеплатформы, и меня, якшавшегося с красным комендантом. Похоже, этот гад решил поквитаться со мною!

Холодный пот прошиб меня. Все. Это конец. Сейчас они войдут.

— Мама! Отец! — зашептал я, отскакивая от окна. — Козлик… Он их привел! Сюда!

Лицо отца стало серым. Мать ахнула и закрыла рот рукой.

— Ленька, драпай! — словно в тумане услышал я голос отца, тихий, но твердый. — Через огороды! В плавни! Живо! Мы их задержим как-нибудь. Скажем, не знаем, где ты. Давай, чеши!

Не было времени на прощания, на слезы. Я кинулся к задней двери. В голове мелькнула мысль — а не захватить ли мне лежавший под крышей сарая браунинг — но времени не было даже на это. Выскользнул во двор, перемахнул через невысокий забор к соседям. Дальше — огородами, дворами, перелезая через плетни, прячась за сараями. Сердце колотилось так, что казалось, выскочит из груди. Я слышал, как у нашего дома остановились кони, как громко стучали в дверь. Но я уже бежал дальше, к окраине, к спасительным зарослям у Днепра.

Вот и последние домишки Нижней колонии. Дальше — полоска вытоптанной земли, а за ней — стена камыша. Плавни. Густые, непроходимые заросли тростника, осоки, вербы, прорезанные узкими протоками и озерцами. Единственное место, где можно было затеряться, спрятаться от белых и мстительных соседей вроде Козлика.

Камыши сомкнулись за моей спиной, скрывая от ставшего враждебным мира. Тут квакали лягушки, пахло тиной, влажной землей, прелой травой. Босые ноги кололись о стебли сухого камыша. Ноги очень скоро промокли. Вокруг — только шелест тростника да редкие крики болотных птиц. Комары и какая-то мелкая мошкара тут же облепили лицо, забивались в нос и уши. Я продрался сквозь стену шуршащего камыша, утопая по щиколотку в вязком иле, не без труда нашел наш шалаш. Сердце все еще колотилось после бешеного бега. Я сел, обхватив колени, уставившись в проём входа в наше убежище. Отсюда, сквозь редкие просветы в зелени, был виден лишь краешек мутной воды да противоположный берег протоки, такой же заросший. Город с его страхами и стрельбой казался далеким, почти нереальным, хотя я знал — он совсем рядом.

* * *

Что делать дальше? Сидеть здесь? Долго ли здесь просидишь? Конечно, сейчас лето, тепло, и можно ночевать прямо под открытым небом. Но мое «логово», как и другие укромные уголки плавней, было известно многим мальчишкам из Нижней колонии. Опять же, смогу ли я прокормить себя? Возможно, друзья догадаются притащить мне каких-нибудь продуктов, но не выследят ли меня, наблюдая за ними? Да и просто, рано или поздно кто-нибудь — охотники, рыбаки, сборщики камыша — обязательно сунутся сюда. А что сделает случайный встречный, увидев тут меня? Промолчит? Вряд ли. Времена нынче такие, что каждый сам за себя. Ведь за