Он вам не Тишайший - Вадим Шведов

Андрей Фёдорович обвёл нас взглядом. — Скорость, братцы! Представьте бойца на поле боя: откусит кончик патрона, подсыпает порох на полку замка, остальное — в ствол, затолкает пулю с бумагой шомполом — и стреляй. Всё! Никаких отмеренных зарядцев, никаких отдельных пульниц. В три, а то и в четыре раза быстрее. Солдатская линия даст не один залп, а три, в то время пока неприятель будет к первому готовиться. Сила огня возрастёт неслыханно!

Мы слушаем затаив дыхание. Идея и впрямь казалась гениальной в своей простоте.

— Но вот беда, — Головин смял пустой бумажный цилиндрик. — Образец этот — голландский. Для показа. В бою даже иноземцы признают, никуда не годится. Бумага слабая, отсыревает быстро, порох сыпется. Нам же надобно создать свой, русский патрон! Крепкий, надёжный, чтобы и в дождь, и в походной тряске не подвёл. Чтобы порох в нём был всегда сухой, а бумага рвалась ровно и легко. Задача ясна?

Мы с жаром взялись за работу.

Первую партию делали с восторгом первооткрывателей. Взяли самую обычную писчую бумагу, что была в Академии, скрутили из неё аккуратные трубочки. Насыпали отмеренный порох, вложили пулю, перевязали суровой ниткой. Гордо демонстрируем Головину.

— Испытаем, — сказал он без особого энтузиазма.

Выходим на учебный двор. Глава отдела пытается откусить кончик нашего патрона. Не получается. В итоге кончик рвёт руками. Порох на полку подсыпается. Мушкет заряжается. Выстрел.

— Слишком крепкая бумага, — говорит Головин. Солдат не волк, чтобы с такой силой рвать зубами. Он должен откусывать легко и быстро.

Через пару дней мы скручиваем патроны из тонкой бумаги. На этот раз Андрей Федорович откусывает кончик без проблем. Но когда он заталкивает патрон в ствол, тонкая бумага рвётся у него прямо в пальцах. Порох высыпается, а пуля падает в грязь. Зарядить не удалось

— Хлипковато, — вздохнул Головин. — В суете боя солдат будет ронять их, сжимать в подсумке. Нужна золотая середина. И думайте над пропиткой. Бумага не должна тянуть влагу.

Третья попытка стала для нас унизительной. Мы нашли бумагу попрочнее и гибче. Решили проблему с пропиткой — окунули готовые патроны в слабый раствор селитры и воска. Просушили. Патроны стали жёстче и на вид — надёжнее. Испытание на откусывание прошло успешно. Зарядили. Прогремел выстрел. Но когда стали чистить ствол, оказалось, что бумажная оболочка сгорела не полностью. Обугленные остатки намертво забили нагар в канале ствола. Чистить его пришлось долго и яростно, скребком и шомполом. В бою такая бы «чистка» обернулась бы верной смертью.

— Не та пропитка, — хмуро заключил Головин. — Или не те пропорции. Ещё и нагар. Патрон должен сгорать без остатка.

Следующие две недели окончились также безрезультатно. Мы перепробовали десятки сортов бумаги. Смешивали множество пропиток: воск, селитру, камедь, даже пробовали мыльный раствор. Всё было не то.

Перелом наступил, когда за дело взялся тихий и скромный Оська, который обычно молча наблюдал и выполнял то, что ему велят. Он принёс в лабораторию не бумагу, а… тряпьё.

— Мы же бумагу делаем, — удивился я.

— Бумагу из разного можно готовить, — ответил Оська. — Значит, и свой состав можем сварить.

Идея была безумной. Но других мыслей уже не было. Мы собираем старые льняные и пеньковые холсты, рвём их в клочья, варим в чане с щёлоком, полученным из той же золы. Выходит жидкая кашица. Сушим. Получились грубые, сероватые листы бумаги. Неказистые, но очень прочные на разрыв.

— Теперь пропитка. — говорит Оська. — Предлагаю пробовать не снаружи, а изнутри, ещё на стадии варки.

Добавляем в чан немного селитры и мёду для клейкости. Высушиваем новые листы. Получаются упругими, шероховатыми.

С замиранием сердца скручиваем из этой бумаги партию патронов. Они выглядят бледно и невзрачно, но на ощупь чувствуются крепкими и в то же время податливыми.

Выходим во двор. Андрей Фёдорович берёт патрон. Легко, почти без усилий откусывает кончик. Выплёвывает его. Подсыпает порох на полку. Вкладывает в ствол. Шомпол двинулся плавно, без задержек. Прицеливается. Выстрел грянул чётко и громко.

Застываем в ожидании. Головин принялся чистить ствол. Шомпол с протиркой прошёл легко, почти без усилий. Он вытаскивает его и показывает нам. Обугленных комков бумаги не было. Патрон сгорел почти полностью.

Минуту стояла тишина. А затем двор огласили неистовые крики радости. Смеясь, мы подбрасывали в воздух Оську, нашего скромного гения. Даже суровый Андрей Фёдорович улыбнулся своей редкой, но искренней улыбкой и похлопал изобретателя по плечу.

— Молодцы, братцы! Вышло! Надо будет записать «технологию», чтобы мануфактуры наладили массовое производство.

Начинаем расслабляться, но Головин вдруг вновь становится серьёзным.

— Патрон — это полдела, — говорит он.

Мы затихаем, предчувствуя не менее сложную задачу.

— Алексей Михайлович изволил сказать: «Пикинеры в новой армии не нужны. Дорого и неудобно». — Глава военного отдела сделал паузу, глядя на нас. — А коли нет пикинеров, то кто врага в бою остановит? Сейчас мушкетёры вместе с пикинерами сражаются, а это требует слишком длительной выучки, что государю не по душе. Значит, надобно, каждому мушкетеру дать такое оружие, чтобы он мог и стрелять, и колоть.

Головин подходит к стойке, где висят различные образцы оружия, и берёт длинную, тяжёлую пику.

— Вот она, пика. Устарела. — Он откладывает её в сторону. Затем хватает мушкет. — А вот и наш товарищ. Так вот. Задача: сделать так, чтобы к этому мушкету можно было примкнуть клинок. Короткий, прочный, чтобы солдат мог с ним как с коротким копьём ходить в атаку. Чтобы после залпа он не отступал за шеренгу пикинеров, а сам шёл вперёд, примкнув этот штык…

Глава 17

Свет знания и веры

За окном уже давно стемнело, но моя работа не закончилась. Надо принять ещё одного посетителя, но зато какого. Каждая встреча с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, моим старым товарищем по детским играм, зажигала во мне тихий, но упрямый огонёк надежды. Казалось, вот он — человек, способный вытащить Русь из трясины дикости на светлую дорогу просвещения. Глава недавно созданного Приказа книжного учения был человеком невероятной учёности и широчайшего сердца. И вот Матвеев снова идёт ко мне. А на душе — горький привкус стыда. Ведь это он, с непоколебимой верой в будущее, предложил учредить Академию наук, а следом за ней и всякие школы. А я? Голова моя устроена иначе. Никогда сильно не разбирался ни в хитросплетениях истории, ни в тонкостях политики. Сила моя в ином