Лекарь Империи 9 - Александр Лиманский

невозможно, — спокойно, как на консилиуме, произнес Шаповалов. — Шейные лимфатические узлы дренируются в венозную систему грудной клетки, значительно выше почечных вен. Даже если бы я повредил все лимфатические пути — что я не делал, — это не могло вызвать изолированную острую почечную недостаточность.

— Вы обвиняете мастера Ерасова в некомпетентности?

— Я излагаю базовые анатомические факты из учебника для первого курса.

— Факты, — Белинский откинулся в кресле, его губы тронула едва заметная усмешка. — Интересная штука, факты. Вот факт: пациентка была относительно здорова. Вы ее прооперировали вопреки протоколу. Теперь она на диализе, ее жизнь висит на волоске. Это факт. А ваши… анатомические соображения — это всего лишь теория.

Подстава. Чистой воды, циничная, продуманная подстава. Кто-то — и Шаповалов был почти уверен, что это сам Ерасов, — что-то сделал с Минеевой после выписки. Или назначил неправильное лечение. Или…

— Я требую проведения независимой экспертизы.

— Ваше право, — легко кивнул Белинский. — Кого вы предлагаете в качестве эксперта?

— Целителя Разумовского из Центральной Муромской больницы.

Белинский снял очки, неторопливо протер их белоснежным платком. Жест был театральным, выверенным, дающим ему несколько секунд на обдумывание. Театр одного актера. Он ждал этого. Это было частью его плана.

— Илья Григорьевич Разумовский? — он снова надел очки. — Тот самый?

— Тот самый, который спасает жизни, пока другие пишут доносы.

— Осторожнее со словами, мастер Шаповалов. Обвинение в ложном доносе — серьезная статья Устава.

— А обвинение в нарушении протокола лечения с тяжкими последствиями?

— Тоже серьезная. Но это уже решит трибунал, — холодно парировал Белинский, закрывая последнюю папку. — До проведения независимой экспертизы и заседания трибунала вы остаетесь под стражей. Срок предварительного заключения — две недели с возможностью продления.

Две недели. В каменном мешке Инквизиции. Без права на свидания, без возможности работать. Они хотят меня изолировать. Сломать.

— Мой сын…

— О вашем сыне позаботятся.

Шаповалов медленно поднял голову, посмотрел инспектору прямо в глаза. Испуг и отчаяние уходили. В груди поднималась холодная, спокойная ярость. Та самая, что приходила в операционной, когда счет шел на секунды, а жизнь пациента висела на волоске. Я не сдамся.

— Мне нужен один телефонный звонок.

— Ваше право, — Белинский встал, давая понять, что допрос окончен. — У вас пять минут. Под наблюдением, разумеется.

Шаповалов тоже встал. Ноги затекли от долгого сидения, спина взвыла от боли. Но он держался абсолютно прямо.

* * *

Муром

Моя квартира встретила меня тишиной.

Дорожная сумка нашлась на антресолях. Помню, как выбирал ее в магазине, думая о том, что когда-нибудь буду ездить по симпозиумам, представлять доклады, строить карьеру ученого.

Смешно. Теперь я паковал ее для встречи с имперской тайной организацией.

Смена белья — две рубашки, белая и голубая. Обе были идеально наглажены Вероникой на прошлой неделе. Она всегда гладила мои рубашки, даже когда я говорил, что справлюсь сам. «У тебя руки хирурга, а не домохозяйки,» — смеялась она.

Туалетные принадлежности — зубная щетка, паста, бритва. Минимальный набор цивилизованного человека. В столице можно будет купить все необходимое, если я задержусь дольше запланированного.

Если вообще выйду оттуда.

Мысль пришла неожиданно, холодная и трезвая, заставив меня замереть посреди комнаты с зубной щеткой в руке. Тайная Канцелярия не славилась гуманизмом. Люди исчезали.

Бесследно. Навсегда.

А я — человек, который знает слишком много. Формула антидота, подозрения о государственном заговоре, связь с опальным менталистом Серебряным… Я был идеальным кандидатом на то, чтобы стать «несчастным случаем» или «пропавшим без вести».

— Эй, двуногий, ты чего завис? — Фырк материализовался на комоде, с подозрением обнюхивая мою сумку. — Пахнет старостью и нафталином. Как в бабушкином сундуке. У тебя лицо как у приговоренного к казни. Ты боишься.

Боюсь. Нет, но это опасно. Нужно держать ухо в остро в такой ситуации.

— Страх — нормальная реакция на реальную опасность. Только идиоты не боятся.

— Или герои.

— Герои боятся больше всех, — пробормотал я. — Просто идут вперед несмотря на страх.

Я открыл нижний ящик комода. Под стопкой старых медицинских журналов — тех самых, где когда-то публиковались мои статьи — лежала жестяная коробка из-под печенья.

Старая, с облупившейся картинкой румяных, довольных детей. Внутри — моя заначка. Зарплата за два месяца, откладываемая по чуть-чуть. На черный день. Похоже, он наступил.

— О, сокровища! — Фырк спрыгнул вниз, с любопытством принюхался к деньгам. — Пахнут паранойей и недоверием к банкам.

— Пахнут выживанием, — возразил я. — В столице наличные решают многое. Взятка охраннику, билет на поезд в никуда, еда на неделю, если придется скрываться.

— Ты прямо как шпион какой-то, — фыркнул бурундук. — Агент ноль-ноль-Илья. С правом на врачебную практику.

— Если бы. Шпионов хотя бы учат выживать в таких ситуациях.

Я пересчитал купюры. Три крупные, остальное — мелочь. Разложил по разным карманам — часть в бумажник, часть в потайной карман сумки, пару тысячных купюр свернул и сунул в носок. Старый трюк путешественников — если ограбят, не потеряешь все сразу.

Из кухни донеслось знакомое, требовательное мяуканье. Морковка, моя рыжая кошка, материализовалась в дверном проеме. Как всегда — внезапно, словно телепортировалась. Долго ее не было, и вот — явилась, не запылилась.

— Привет, беглянка, — я взял ее на руки. Теплая, мурлыкающая, пахнущая улицей и чем-то еще — копченой рыбой? Кто-то явно подкармливал.

Морковка терлась о мою щеку, урчала как маленький, довольный трактор. Простой, бытовой момент. Человек и его кошка. Никакой медицины, никакой политики, никаких заговоров. Просто тепло и мурлыканье.

— Эй, а как же я? — возмутился Фырк. — Я тоже хочу ласки и внимания! Я тоже теплый и мурлыкаю, если попросишь!

— Ты бестелесный дух больницы. Тебя нечего гладить.

— Дискриминация по признаку материальности! Я буду жаловаться в комитет по защите прав фамильяров!

— Жалуйся.

Телефон зазвонил, прерывая нашу идиллию. Экран высветил имя — Вероника.

Вот и момент истины. Она уже знает о моем отъезде — больничные сплетни распространяются быстрее эпидемии. Сейчас будет… что? Скандал? Слезы? Ультиматум?

— Привет, — я нажал кнопку ответа, готовясь к худшему.

— Илья? — голос напряженный, но сдержанный. Она старается не срываться. — Это правда? Ты летишь в столицу?

— Да. Сначала во Владимир. Оттуда рейс в полночь.

— Кристина сказала, что тебя вызвала Тайная Канцелярия. Это правда?

— Да.

Пауза. Я слышал ее дыхание — частое, неровное. Она нервничает.

— А как же папа? — голос дрогнул, и в нем прорвалась настоящая обида. — Он так хотел с тобой познакомиться. Специально приехал. Я ему столько о тебе рассказывала…

— Вероника, прости. Это действительно важно. От этой поездки зависит судьба антидота. Тысячи жизней.

— Тысячи жизней, — повторила она горько, и в ее голосе звенела сталь. — А одна жизнь — моего отца