Женщина-лиса - Кий Джонсон

Почему я не встретил ее раньше? Ее семья, очевидно, успешная и состоятельная. Настолько, что я не представляю, почему о них до сих пор не знают при дворе. Почему я никогда раньше не видел их? Если не в столице, то по крайней мере здесь, на охоте в лесу или в ближайшем храме? Я никогда даже не слышал об этих людях! А я должен был познакомиться с главой их семьи, когда мы с Шикуджо приезжали сюда в первый раз.

А дочь! Я и не мог что-либо слышать о ней или видеть ее раньше: она выглядит на шестнадцать лет, так, будто не доросла до своей первой пары хакама-штанов, когда мы были здесь восемь лет назад. Она так красива: даже в темноте, которая кажется неизбежной во всех женских комнатах, я видел это.

Все китайские поэты, которых я читал, приписывали своим возлюбленным множество добродетелей. Когда я был молодым и только начинал учить язык, я зачитывался их стихами и думал, какой должна быть женщина. Она превосходит их всех многократно. Ее красота — удачное сочетание привычного и неожиданного. Она могла бы стать невестой императора.

Ее глаза просто удивительны: огромные, не привычного черного цвета, а светящиеся золотом, на безупречно красивом, но обычном лице, с кожей, словно кристально белый нефрит (клише, которое часто используют поэты), с бровями, тонкими, как веточка ивы. Ее руки длиннее, чем кажутся, и она использует их так, как будто они что-то новое и незнакомое для нее. Ее ступни узкие и длинные, и белые, как лапки лисы.

Ее грудь маленькая и очень красивой формы. Девушка извивается, как кошка, и стонет, когда я дотрагиваюсь до нее, как будто никто никогда не дотрагивался до нее раньше. Возможно, так и есть, несмотря на ее возраст. Они живут в такой глуши, в которой нет никого, кто смог бы оценить ее красоту.

Ее бедра сладко изгибаются вокруг теплого влажного места, которое вчера дарило мне свою влагу — сначала нерешительно, а потом радостно. Уставший, я даже сейчас возбуждаюсь, стоит мне только вспомнить о том, как хорошо было в ней.

Я и раньше оставался с женщинами на всю ночь, занимался с ними любовью, или обменивался стихотворениями, или просто дремал, положив голову к ним на грудь. Утром я чувствовал себя уставшим, мне не терпелось написать утреннее стихотворение и идти спать. Но я никогда еще не ощущал абсолютной слабости, как сейчас, когда, кажется, достаточно легкого дуновения ветерка, чтобы поднять меня ввысь, как воздушного змея. Я словно смотрю на все через ткань, прозрачную, как шелковый газ.

Встало солнце. Горячий вишнево-красный цвет залил небо на востоке. Солнце кажется очень большим и будто застрявшим в ветках дерева кацура. Тяжелая роса в саду сверкает в свете нового дня. Мое дыхание (сегодня достаточно холодно для того, чтобы оно приобрело форму — начинается осень) окрашено в красный цвет.

Я нахожусь в саду Мийоши-но Кийойуки. Расположение сада такое же, как у моего, с тремя прудами и двумя беседками, построенными над поверхностью воды. Туман скрывает опоры, на которых должны стоять беседки: кажется, что они парят в воздухе, как некое божество.

Даже расположение некоторых построек такое же, как у меня. Каменная лампа на озере, которое ближе всего от дома. Хотя здесь она сделана из черного камня с прожилками цвета пионов. Темно-синие камни в пруду образуют такой же узор, как у меня. Но в то же время все какое-то другое — оно лучше. Но в чем — я сказать затрудняюсь. Пруды больше, вода в них, насколько я могу рассмотреть в рассеивающемся тумане, более чистого голубого цвета. Маленькие пагоды, наполовину спрятанные в листьях, более живые.

В стороне я замечаю полянку, примерно на том же месте, где и моя полянка с лунным камнем. Но на ней ничего нет. На мгновение я задумался о том, не ждут ли они, пока он упадет, и не приготовили ли место заранее. Это, наверное, причуды моей усталости. Ночь была хороша, но мне почти тридцать. Наверное, поэтому я так устал.

Дорожка из дома ведет вниз с холма, к огромным воротам в китайском стиле и бамбуковой ограде высотою с лошадь. Как и мои, эти ворота сделаны из обтесанных стволов самшитового дерева. Но, в отличие от моих, они целые. Крыша крыта голубой черепицей, такой яркой, что кажется, будто это кусок летнего неба.

Я смотрю назад. Должно быть, я прошел немало, чтобы выйти сюда, но позади меня остались лишь полянка без камня, пруд и лягушка цвета нефрита, дремлющая на одном из синих камней посреди пруда. Я вижу дом — множество зданий и пристроек, дорожек и переходов, наполовину скрытых ветвями деревьев, мягкий изгиб холма, скрывающий (без сомнений) тысячи кипарисовых опор, на которых они стоят.

Крыша дома крыта такой же черепицей, что и ворота. Крыши зданий соединены между собой, образуя тысячи — десятки тысяч — углов такого же слепящего синего цвета с черными верхушками на каждой арке крыш. На своде крыши по обе стороны висят зеленые медальоны: это вход в главный дом. Я не вижу, что выгравировано на них. Но я думаю, что это такие же медальоны, какие были на рукавах внука Мийоши-но Кийойуки — с выгравированными лилиями. Эффект от сочетания ярко-голубого, зеленого, черного и почти белого должен бы быть безвкусным. Но здесь оно смотрится богато.