Шурик 1970 - Петр Алмазный

— Я вижу, вы подружились, — сказал я.

— А что ж, божья тварь, — сказал Егорыч. — Так что, завтра утром?

— Утром, — кивнул я. — Позвонить можно?

— Звони, — кивнул на аппарат Егорыч, поглаживая гусыню по голове.

Я набрал домашний номер. Длинные гудки. Видно, Зина опять после спектакля задерживается.

Мы вышли на улицу, Егорыч посмотрел на машину и аж крякнул от удивления.

— Это ж откуда такое богатство?

— Так, последствия дэтэпэ. — Не удержался и добавил ехидно. — И потом, стыдно за бугор, да на гнутых дисках.

Я подсоединил провода к заряжалке и посмотрел на Егорыча. Да, такой если сказал, что не отдаст, умрет, а не отдаст. Опять же именной ТТ в кармане.

Я шел домой с припасом, прихваченным из машины и переваривал услышанное от сторожа. Я что теперь, враг народа? Про меня говорит «Голос Америки». И «Би-би-си». Батя рассказывал, что ночами по пятницам «Би-би-си» слушал, Севу Новгородцева. Программы про рок-музыку. И за это можно было огрести вполне реально. А тут уже не музыка. Тут все гораздо серьезней. Надо же: «Один из самых перспективных и талантливых молодых советских ученых Александр Тимофеев». Чего-то я не заметил, что Шурика в институте так называли. Скорее уж — наоборот. При зарплате в сто двадцать рэ. Интересно, Зина уже знает? А если и ей за меня достанется. С программы про этот кабачок снимут. Или вообще с театра погонят? Даже подумать страшно.

Я остановился передохнуть около той самой бочки, где недавно покупал квас. Бочку на дозапавку ночью не повезли. Видимо, из-за дождя продажи упали. Я подумал и решил свернуть к дому напрямки, через аллею.

— Эй, стоять! — вдруг раздалось из темноты.

Я остановился.

Из темноты появились три силуэта. В глаза ударил свет фонарика.

Глава 17. Второй урок

— Сумки на землю! Что в сумках? — строго спросил тот же голос.

Во дела! Чую, дадутся мне эти «напрямки». Я поставил сумки на землю, быстро сунул руку в карман, нащупал шокер. Ответил:

— Помидорчики, огурчики в банках, морковка и картошка.

— Что за ерунда? Откуда картошка ночью?

— С деревни. А вы кто такие?

Луч фонарика переместился на сумки.

— Мы — дружинники. Народная дружина. Сумки открывай.

Я облегченно выдохнул. Дружинники, это вам не поздноночное: «Мужик, дай закурить». Действительно, трое молодых ребят с красными повязками на руках. На гопоту не похожи.

Я продемонстрировал содержимое кошелок. Фонарик осветил качественный корнеплод. И блестящие крышки консервных банок.

— Точно картошка, — подтвердил голос из темноты. — Да и в очках этот. А тот был без очков, в усах и бакенбардах.

— Да что случилось-то? — спросил я, снова закрываясь рукой от фонаря.

— Квартиру в «гармошке» обнесли. Две сумки ценных вещей вынесли.

— Так я не от дома иду, а к дому.

— Так и ходили бы по освещенной улице. А то крадется в темноте… Ладно, извиняйте, товарищ, мы вас больше не задерживаем.

Дружинники пошли дальше, а я подхватил сумки и постарался быстрее выбраться на освещенную дорогу. Значит, в нашем доме кого-то обнесли. Надеюсь, еще не моего соседа Шпака.

Я поднялся наверх, открыл дверь. Зина была дома. Она сидела перед телевизором и плакала. Неужели все из-за меня?

Но нет, ничего про «Голос Америки» она не слышала. Беда была в другом. Просто сегодня на репетицию «Кабачка „13 стульев“ пришли сразу три новых артиста, точнее — два артиста и молодая артистка, а ее сцену урезали до двух минут. Ее! Зинаиды Багрянской! До двух минут!!! Она отрыдалась мне в плечо, но внезапно слезы в ее глазах высохли.

— Только хрен они угадали! — Зина вскочила на ноги и повернулась к телевизору. — Мы знаешь, чего придумали?! Ну, сука Лапин, держись! Мы их, всех новеньких, гнобим! Они на нашем фоне кажутся придурками! А если нас будут выживать по одному — все уйдем! Всем театром сатиры! И пан Збышек сказал, что его старый состав вполне устраивает. Вот возьмем и уедем все. В Польшу! Ты знаешь, что нас в Польше показывают?

Я не знал, но кивнул. А Зина снова залилась слезами.

— Давай спать, дорогой, — погладила меня по плечику Зина, успокоившись. — Только сделай чего-нибудь покушать.

Я сделал для жены пару горячих бутербродов с сыром и помидоркой. И чай с лимоном.

Любила она меня этой ночью зло и страстно. Словно мстила «суке Лапину»*.

* (17 апреля 1970 года на должность председателя Госкомитета по радио и телевещанию был назначен Сергей Лапин. С его именем связывают введение жёсткой цензуры на радио и телевидении. Лапин просматривал все телевизионные программы перед их выходом в эфир. При нём живой эфир, кроме футбольных и хоккейных матчей и новостных программ, ушёл с экранов телевизоров. Передачи и фильмы, не соответствовавшие критериям «идеологической чистоты» и вкусам председателя Гостелерадио, подвергались правке, порой отменялись целиком, а в худшем случае стирались или размагничивались. В декабре 1971 года Лапин, утверждая список музыкальных номеров для «Песни года», вычеркнул все песни, «которые так или иначе не прославляли СССР, его героическое прошлое и светлое настоящее». В 1972 году был прекращён показ игры КВН. Была введена система запретов. Лапин не разрешал появляться на экране телевизора людям с бородами. Мужчинам-ведущим было запрещено выходить в эфир без галстука и пиджака. Женщинам не разрешалось носить брюки и слишком короткие юбки.)

Два звонка раздались одновременно. Будильника и телефона. И еще утренняя гимнастика по телевизору началась. Я заглушил будильник, поднял трубку. Звонил Дуб.

— Александр Сергеевич? Это Гаврилов с кафедры. Вы не сдали взятые для подготовки доклада иностранные журналы. Их необходимо немедленно сдать.

— Могу только после работы, — сказал я таким же официальным голосом. — Я не могу опаздывать на службу на завод, меня ждут дети. Вечером после работы могу подвезти.

— Нет, нет, журналы нужно сдать немедленно. Мне нужно отчитаться и сдать журналы в