Русский диктат - Денис Старый

— Дочь у тебя, Александр Лукич. Но простите, ваше благородие. Мне бы отдохнуть, — сказал Шульц.

Как так происходит, что вроде бы хочешь сына, тебе сообщают, что у тебя родилась дочь, и ты, казалось, счастлив вдвойне?

— Моя принцесса! — произнёс я, наверняка с глупой улыбкой на лице.

Реакция медика удивила и заставила напрячься. Я быстро понял, что подобные слова, особенно из моих уст, могут прозвучать явно двусмысленно. Принцесса? А не собирается ли Норов сделать невозможное и не облизывается ли на трон? По тому, как я веду себя, и что у меня впереди, всяко голову вскружить может.

— Для каждого отца, если только он любит свою семью, дочь всё равно принцесса. А семья — то маленькое царство, где каждый мужчина князь или царь, — поспешил я добавить.

— Ну если в этом смысле, так-то оно и есть, — усмехнулся Шульц, а потом добавил: — Роды были сложными. У вашей жены узкий таз. Но она сильная женщина, справилась. Только нынче не беспокойте её. Отдыхает, и присмотр у неё такой, как предполагается и у Анны Леопольдовны, когда и она будет рожать.

Конечно, я порывался к Юле, сказать спасибо, увидеть жену, убедиться, что с ней всё в порядке. Порывался и настоял на своём, чтобы хоть посмотреть со стороны, не нарушая её покой.

Густав отговаривал меня, указывая на то, что сейчас супруга выглядит не совсем лицеприятно. Но тут я был непреклонен. Не из тех, кто может видеть жену только при «марафете». Как говориться: и в горе и в радости.

— Что с ней? — прошептал я, когда в сопровождении медика вошёл в комнату, где спала Юля.

— Малые жилы, кои вы называете в своём медицинском трактате капиллярами, полопались у неё на лице от напряжения. В скором времени они уйдут, и подобного не будет, не извольте беспокоиться, — сказал Шульц.

Лицо спящей Юли было сплошь в крови. Видно, судя по разводам, эту кровь на её лице уже протирали, но всё равно она немного сочилась. Лицевые капилляры полопались. Видимо, очень тяжело пришлось моей любимой, чтобы разродиться дочкой.

Я знал подобные явления, и моя жена, когда рожала первенца, тоже напрягалась так, что и капилляры на лице полопались. Однако, когда я её уже забирал из роддома, никаких последствий видно не было.

— Где дочь моя? — строго спросил я, как только мы вышли из палаты, где спокойным сном посапывала Юля.

Хотелось с ней разделить радость, но пусть отдыхает. Потрудилась. А я вернусь к утру. Ну или она проснется в течении часа, что я мог себе позволить находиться в больнице.

— Прошу, проходите. Вы же не успокоитесь, — обречённо сказал Густав, показывая рукой направление.

Думаю, каждый мужчина, который видел ребёнка сразу после рождения, меня поймёт. Странные ощущения, когда смотришь на этот комочек жизненных сил, морщинистый, припухший. Казалось бы, что здесь может быть красивым? Но красивым здесь было всё. Если любишь, то не замечаешь уже каких-то погрешностей внешности, даже в характере. Любишь без остатка, всей душой и с туманным взглядом.

— Уа! Уа! — заплакала дочка.

И у меня быстро стали увлажняться глаза. Настолько умилил крик маленького человека.

И это нелогичное чувство, когда видишь маленького, только что рождённого человека, но при этом уже его любишь, да так, что горы свернуть готов, лишь бы только у этого комочка жизнь сложилась.

— Красавица… Вес, рост какой? — спросил я у доктора.

— По той метрической системе, что вы уже как год пытаетесь внедрить в России, три килограмма и чуть больше двухсот граммов при росте в пятьдесят три сантиметра, — сказал Густав, прочитав данные с бумаги из своей папки, с которой не расставался.

Всё в норме, всё так, как должно быть. Так что нужно было бы успокоиться и заняться делами, но мне пришлось ещё потратить не менее полчаса часов, чтобы прийти хоть в какое-то нормальное психологическое состояние. И пока я не поговорю с Юлей, отправиться к Елизавете все же не могу.

— Что с Остерманом? — спросил я у Фролова, который появился в лечебнице примерно через час после того, как я здесь оказался.

— Степан смотрит за новым домом канцлера. Канцлер внутри и ничего не делает. О вашем приезде знать не должен, хотя не исключаю, что кто-то будет следить за вашим домом, ваше превосходительство, и уже попробует сообщить ему. Не извольте беспокоиться, перехватим, — сказал Фролов, и я его отправил усилить контроль над любыми возможными передвижениями Остермана.

И вот только после этого я смог подойти и взять за руку Юлю. Она проснулась, будто бы почувствовала, что я рядом. Спросила у прислужницы, но когда узнала, что я в больнице, послала за мной.

— Прости, что дочку родила! — пока я пытался найти нужные слова, повинилась жена.

— За что просить? За то, что подарила мне красавицу? Что родила здорового ребёнка и себя сберегла? За это я должен благодарить тебя, — сказал я.

— Но ты сильно хотел…

— А теперь хочу дочь! — решительно заявил я.

Перед тем, как со мной разговаривать, лицо Юлии ещё раз протёрли мокрым полотенцем, и сейчас любимая выглядела куда как лучше. Бледновата, конечно, но после того, что она натерпелась, вряд ли можно иметь здоровый цвет лица, и скакать как козочка.

— Назовёшь как? — спросила Юля.

Ну прямо вообще русская стала. Хотя может быть и в немецких традициях — спрашивать у мужа имя для ребёнка.

А, собственно, как? Для сына имя было уготовано, а вот для дочери… В голову пришла шальная мысль наделить мою дочку именем Анна-Елизавета. Это было бы очень политически выверено, пускай бы и напоминало жене о некоторых пикантных подробностях моей жизни.

Но…

— Анастасия, — сказал я. — Сегодня аккурат святки по Анастасии.

Я сразу понял, что, в принципе, это имя более чем подходит нашей дочери и мне нравится.

— Анастасия Александровна! — смаковал я имя. — А что? Мне нравится!

Я взял руку Юли и поцеловал.